Но по порядку. После того бегства из плена, я всё же поговорил с Берией. Прижал он меня в углу. Пришлось сознаваться. Да, я из будущего, вселенец в тело. Говорили мы долго, почти сутки, после чего я на своём катере отправился в Москву. С парой парней из людей наркома и двумя матросами. Берия тогда интересовался: как так, два разных почерка, как так получалось? Вот я и раскрыл секрет. В школе писал почерком местного молодого Александра Полякова, а те письма, что в Кремль отправлял, почерком настоящего Полякова, а они разные. Ну да ладно, меня, конечно, отругали, что так долго столько секретов хранил, но включили в дело. Несколько месяцев я сразу после школы отправлялся в одну организацию, где общался с теми людьми, которым была доверена Тайна. В кино меня сам Сталин спровадил, сообщив, что это важное направление и его надо развивать, а кому как не мне, если я всё своими глазами видел? Весной сорок третьего помогал одному режиссёру ставить военный фильм «Звезда» об армейских разведчиках, и сам так загорелся, что к концу осени закончил снимать свой «Крепкий Орешек». Везде мне был зелёный свет. Не знаю, где столько цветной плёнки взяли, она большой редкостью была, но фильм был первым в Союзе цветным.

Война закончилась в декабре сорок четвёртого и с гораздо меньшими потерями. С союзниками у нас заметно охладились отношения, поэтому с открытием второго фронта те не спешили, вот и опоздали, лишь часть Италии и Франции смогли оккупировать. До сих пор там базы держат, хотя мы вывели войска через двадцать пять лет. Как при оформлении капитуляции и было указано. Да это дела прошлых времён.

О семье немного расскажу. Отец прожил двенадцать лет после окончания войны, раны сказались, маму схоронили восемь лет назад. Бабушка отца на год пережила. Вот дед через четыре года после окончания войны ушёл. Все мои братья и сёстры находились здесь, кроме Кирилла. Он лётчиком был, штурмовиком, сгорел в своей «сушке» в семьдесят девятом во время одного из вооружённых конфликтов, словив «стингер». Татьяна, врач, профессор медицины, сидела в инвалидном кресле, старая, уже почти не ходит, но она была со всеми нами и, держа бокал, смотрела на меня слезившимися глазами, слушая, как я описывал нашу жизнь. Взлёты и падения. Всё же нам было чем гордиться.

Марина стала художницей, признанной, по всему свету в галереях были её картины. Как и Айвазовский, обожала морские темы. У меня множество её картин, люблю свою сестричку. Валя пошла по пути, что я себе планировал, как и Таня, стала врачом, терапевтом, доктором медицинских наук, а Ольга — педиатром, кандидатом медицинских наук. Ленилась. Луша… О, Луша — инженер-авиаконструктор, доктор технических наук. Только занималась не самолётами, а беспилотниками. Ведущим инженером была, пока на пенсию не вышла. Дима стал военным, сейчас сидел в своём вице-адмиральском мундире. Даже награды имел, два боевых ордена. Тоня, одна из младших сестричек, профессор педагогики. Наташа — известная актриса кино и театра. Даже сейчас, несмотря на возраст, участвует в некоторых спектаклях в театре. В кино она после смерти матери не снимается. После войны у нас ещё один брат появился. Олег Кондратьевич. Теперь с профессорской бородкой клинышком. Единственный академик у нас в семье, всемирно известный учёный- физик.

Моя жена из простой семьи, мой надёжный тыл долгие и долгие годы. Копия моей жены из прошлой жизни. Трое сыновей у нас. Старший сын генсеком стал. Средний — пилот на авиалайнере, совершает рейсы за границу. Младший по моим стопам пошёл, уже несколько картин снял, что тоже вошли в Золотой фонд советского кино. Есть мне чем гордиться? Конечно, есть. Вот обо всём этом, вглядываясь в такие родные глаза любимых людей, я и говорил. Почти час моя речь заняла. Многие прочувство-вались, слёзы платками старались незаметно вытереть.

После меня взяла слово Марина, а потом и остальные. Всем было что сказать, и что странно, все благодарили меня, мол, я вёл их на всём жизненном пути. Помогал и не оставлял в беде. Я же сидел и слушал, а по моим морщинистым, чисто выбритым щекам текли слёзы. Многие живут только ради вот такого момента. Видимо, и я жил для этого. Жил и надеюсь протянуть ещё лет двадцать, до столетнего юбилея, да, так и никак иначе. Я сказал!

Не такой уж и маленький зал на лайнере был полон. Жаль конец зимы, непогода не даёт разместиться на открытой палубе, но и тут хорошо. Вон берег с моим домом, где мы с женой проживаем последние пятнадцать лет, вон катер покачивается у пирса. Яхтами владеть нельзя, а катером можно, хотя те и вылитые яхты, как за границей. Тот мой катер, что я из Германии трофеем пригнал, был со мной на протяжении двадцати трёх лет, пока мы с Димкой — он в то время капитаном третьего ранга был, в отпуск приехал — не разбили его на камнях, во время рыбалки. Сами чудом уцелели. Отличный катер был! Если бы не шторм…

Рассматривая родных, я пил вино и улыбался своим мыслям. Счастье затопило меня, я купался в нём, и это было то чувство, которое нельзя прогонять, его можно и нужно прочувствовать. Надеюсь, и у вас будет так же: любите и будьте любимыми…

Как закололо сердце, я почувствовал не сразу, успел схватить кисть жены и под её вскрик почувствовал, как подскочивший муж сестрёнки Ольги, Константин, подхватывает моё тело. Странно это — висеть над своим телом и смотреть, как убиваются сёстры, ревя в голос, как Дима утирает скупые слёзы. Печально, не хотел вот так огорчать всех, да ещё на своём юбилее, но додумать я не успел, меня куда-то понесло.

Очнулся я, когда Пахомыч рывком, матерясь, вытащил меня на берег. Пошевелившись, стараясь помочь, ноги ещё в воде были, я посмотрел, как в ночи полыхает катер, дрейфующий вниз по течению.

— Что это было? — слабым голосом поинтересовался я, сообразив, что вернулся в свою прошлую жизнь.

Я был эмоционально опустошён после той своей смерти, поэтому принял возвращение как данность, ещё пребывая в некотором отупении.

— Китайская пиротехника, мать её.

— Разве не снарядом нас накрыло?