К моему удивлению, он предпочел не масло, которым писал в предыдущей жизни, но акриловые краски.

— Мертвый материал, точнее, почти мертвый. Как я, — заметил он по этому поводу. — Оставим масло живым.

— Теперь вы снова живой, — сказал я.

В ответ он подошел ко мне почти вплотную. Признаться, я содрогнулся, увидев вблизи его лицо, на котором не произросло ни одного волоса. Странная кожа, гладкая, но морщинистая. Глаза как два аквариума с черными рыбами.

— Живой? — спросил он, скорчив гримасу, как будто съел устрицу. — Вот уж не совсем. Знаете, барон, я ведь не так глуп, как вы думаете. Я обо всем догадался.

— О чем именно?

— Меня вовсе не воскресили. Я все еще в мире теней, не так ли?

— Советую вам захлопнуть вашу лысую пасть, — внезапно разозлился я. — Заканчивайте портрет скорее. Мне надоело позировать. В отличие от вас я обедаю каждый день, и мне хочется есть. Зачем вы меня нарядили в этот идиотский серый фрак?

— Просто я написал вас таким, каким вы были раньше, когда еще назывались «барон де Лур». Еще несколько мазков, и вы сможете отправляться жевать вашу любимую биомассу.

В тот день я встретил в коридоре профессора Ермольского.

— Я очень рад, что Пабло наконец-то приступил к работе, — сказал он. — Вижу в этом вашу заслугу. Но он еще не вошел во вкус. Мы со своей стороны помудрим с подбором препаратов. Пабло во многом зависит от нашей фармакологии. Жаль, что он пока что отказывается принимать пищу. Но мы работаем над этим.

— Мне кажется, он чувствует себя пленником, — сказал я. — Боюсь, ему нужна свобода.

— Боюсь, это пока невозможно, — сухо ответил Ермольский. — Без специальных процедур, которые Пабло проходит каждое утро, а также без ежедневных инъекций наших препаратов жизнь его продлится менее суток. Если все пойдет хорошо, через некоторое время он сможет стать биологически независимым. Но пока что об этом говорить рано.

Иногда мы выходили с Пабло на короткие прогулки по территории института. Всегда в сопровождении двух санитаров, один из которых постоянно имел при себе чемоданчик — «на случай, если Пабло срочно потребуется инъекция». К счастью, в этом ни разу не возникло необходимости.

На прогулках Пабло как-то съеживался, становился молчаливым. Ступал неуверенно, как по стеклу.

Несколько раз он останавливался перед бюстом Николая Федорова.

Я рассказал ему о Федорове, о философе, чьи идеи инспирировали ученых на исследования в области воскрешения умерших.

— Я хочу сделать его портрет. У вас есть его фотографии?

Я рассказал, что Федоров был человеком со странностями. Он всю жизнь отказывался фотографироваться и позировать портретистам.

Единственное его прижизненное изображение — это небольшой рисунок, сделанный с натуры художником Леонидом Пастернаком, отцом известного поэта. Художник запечатлел на этом рисунке встречу трех бородатых титанов русской мысли: Льва Толстого, Владимира Соловьева и Николая Федорова. Встреча состоялась в московской библиотеке, где всю жизнь работал Федоров. Пабло попросил меня распечатать это изображение.

Так возник портрет Николая Федорова — последняя картина серой серии. На этом полотне Федоров сидит, ссутулившись, держа в руках серую бумажку в 5 евро. Перед ним на столе лежит яйцо — пасхальный символ воскресения из мертвых. Безусловно, лучшая вещь в этом ряду тусклых портретов.

Вскоре я по просьбе Ермольского принес Пабло несколько роскошно изданных и богато иллюстрированных альбомов, посвященных его прижизненному творчеству. Он пролистал их без всякого интереса.

Через пару дней, войдя в студию, я увидел, что он ножницами вырезает из репродукций своих работ какие-то произвольные фрагменты и раскладывает их перед собой на полу.

— Что вы делаете? — спросил я. — Вы испортили ценные книги, которые вам не принадлежат.

— Mnje eto fioletovo, — ответил он по-русски. — Знаете такое русское выражение? Означает: меня это не волнует. Как видите, я делаю успехи в русском языке. Кстати, я готовлюсь к работе над фиолетовой серией. Это будут совершенно новые вещи, ничем не напоминающие прежнего Пикассо. Но прежде чем я приступлю, вы должны принести мне еще 885 евро.

— Должен?

— Иначе я не смогу работать. Прежние ассигнации конфисковал профессор Ермольский. Это неблагодарный и жадный человек. Без этих разноцветных бумажек я — ничто. В них моя радость и сила.

У меня не было причин сомневаться в его искренности, ведь я своими глазами наблюдал бешеную радость, которую доставили ему ассигнации. Поэтому я выполнил его просьбу.

Получив вожделенные деньги, Пабло немедленно приступил к работе. Он действительно стал делать совершенно нехарактерные для прежнего