Машина времени тяжело и сонно работала, делая свое дело, венецианская лагуна гнила далеко на севере, а маленькая римская аристократка, подлинная красавица, зараженная европейским синдромом, исчезала на белом камне.

Она любила Петрантонио больше, чем раньше, она страстно любила Элоизу Кортарини, любила уродливую собаку барона Тугано, любила чаек, купальщиков и подводные камни, любила небо и землю, любила свое стройное загорелое тело, ее любовь ко всему не имела границ и пределов, и только две вещи в этом возлюбленном мире она больше любить не могла — свою душу и могилу Рафаэля, неподвижного Рафаэля под мраморной плитой Пантеона. Этот скелет и эта душа стали единственными на всем свете свидетелями ее позора — позора Франчески Торелли из рода Ручелаи.

Порой ей казалось, что Франчески Торелли больше нет, что она превратилась в соединение гениталий Кона и Кортарини, и после оргазма губы ее снова непроизвольно шептали те грязные, отвратительные, похабные слова, которые она произнесла тогда в кафе у Пантеона. И, прошептав их, она улыбалась…

Постепенно она уходила все дальше от дома в своих горных прогулках. Ее притягивали безлюдье, пустынность, но от прибрежной линии не удалялась, потому что по-прежнему ее главным наслаждением было смотреть сверху на море и лежать на камнях над обрывами. Как-то раз она лежала так: ее iPod разрядился, и вместо музыки она слушала дикие крики чаек. Дремота овладевала ею, и в этом полусне ей стало чудиться, что какие-то странные, почти неуловимые звуки долетают до нее снизу, от моря, вплетаясь в шум волн и птичьи стоны. Вначале она относила эти звуки на счет полусна, полусонно полагая, что это не более чем легкие слуховые галлюцинации, решившие украсить собой ее послеполуденный отдых нимфы. Но потом она прислушалась, привстала на своем горячем камне — казалось, звучали то девичьи голоса, то мужские, то все это сливалось в неясный прерывающийся шум, в пунктирный шелест, воспаряющий над морем. Она подошла к обрыву и глянула вниз: бухта внизу пуста — ни людей, ни яхт, ни следов человеческого присутствия. Но что-то там, внизу, все же происходило, судя по тревожному полету чаек — из них ни одна не сидела на камнях, все они кружились и орали, словно испуганные чем-то. Странные звуки стали слышаться отчетливее, и ей показалось, что доносятся они из соседней бухты, которую отделяла от этой череда камней, похожих на вставную челюсть динозавра. Франческа прошлась немного по обрыву в то место, откуда открывался вид на следующую бухту, и там она застыла, изумленная удивительным зрелищем.

В той бухте имелся гигантский плоский камень, полого уходящий в воду одним своим краем, словно упавший и окаменевший парус, — на нем сплеталось множество обнаженных человеческих тел… Теперь не оставалось никаких сомнений, что звуки, долетавшие до нее, были стонами и криками любви. Девушка стояла, пораженно глядя вниз: оргия, и оргия в разгаре, причем участников много, и все тела сплетались в подобие живой ткани. Что-то дикое и потрясающе странное присутствовало в этой картинке. В первый момент Франческа подумала, уж не галлюцинация ли это, вызванная солнечным жаром и нерастраченным сексуальным томлением ее молодого тела и ума. Нечто вроде эротической галлюцинации накуренной девочки-хиппи из фильма Антониони «Забриски Пойнт». Но нет, все было реальным, и Франческа не была хиппи, от солнца ее голову прикрывала твердая соломенная шляпа барона Тугано, к индийскому гашишу она привыкла и курила в основном ради вкусовых ощущений. И на вид оргия совсем не походила на ту, из фильма Антониони.

Франческа, хоть и было ей всего шестнадцать лет, неопытным ребенком давно не являлась, успела кое-что повидать: видела, конечно же, оргии в порнофильмах, сама пару-тройку раз, объевшись с друзьями экстази, по касательной принимала участие в утреннем групповом сексе во дворце Орсини,