комитета по международным делам. Судя по виду конгрессмена, мероприятие вгоняло его в тоску даже больше, чем Алекса.

За последнюю неделю ветерану секретной службы пришлось уже три раза отработать на подобного рода встречах. Несколько месяцев перед президентскими выборами являли собой бешеный круговорот приемов, мероприятий по сбору средств и приветственных митингов. Члены конгресса и члены их аппарата каждый вечер участвовали в полудюжине подобных сборищ как ради бесплатной еды и выпивки, так и для того, чтобы пожать руки электорату, собрать денежные чеки, а иногда даже и обсудить насущные проблемы. Каждый раз, когда на этих собраниях оказывались находящиеся под охраной секретной службы типы, парням вроде Алекса приходилось вкалывать после долгого рабочего дня, чтобы обеспечить их безопасность.

Алекс посмотрел на своего партнера – здоровенного молодого детину с короткой стрижкой морского пехотинца. Он, как и Алекс, служил в ВПО, и его выдернули на дежурство также в последнюю минуту. До выхода в отставку и назначения федеральной пенсии Алексу оставалось совсем немного, в то время как этому пареньку предстояло по крайней мере еще два десятка лет двигаться по сильно смахивающему на «американские горки» карьерному пути службы безопасности.

– Симпсон опять смогла ускользнуть, – ворчал паренек. – Второй раз подряд. Интересно, чью задницу она лижет?

Алекс в ответ ограничился ничего не значащим пожатием плеч. Работа, подобная этой, дает время на размышление. Даже, пожалуй, слишком много времени. В этом отношении агенты секретной службы очень похожи на обитателей тюрем, изучающих Уголовный кодекс. У последних есть куча времени, чтобы поразмыслить и составить длиннющий список обид и совершенных по отношению к ним несправедливостей. Надо сказать, что эта сторона службы уже давно перестала волновать Алекса.

Он взглянул на кнопку закрепленного на запястье микрофона и улыбнулся. Агенты частенько случайно нажимают на эту кнопку, когда стоят, скрестив руки. Бывает и так, что кнопка западает сама по какой-то неизвестной причине. И тогда радиоволны доносят до слушателей весьма яркую характеристику появившейся в поле зрения агента сексапильной бабенки. Алекс давно мог бы уйти на покой, если бы за каждую услышанную им фразу «Посмотри-ка на эту задницу!» ему выплачивали по сотне баксов. Затем кто- то обязательно орал в микрофон: «Чей-то мик включен!» – и было очень забавно наблюдать, как каждый агент, словно по команде, косился на запястье, опасаясь, что именно он невольно выдал свои желания.

Алекс переместил наушник и потер шею. Эта часть его тела являла собой ряд из обломков хрящей и сплющенных межпозвоночных дисков. Его отряд сопровождал президентский кортеж, когда автомобиль, в котором он находился, перевернулся. Водитель пытался избежать столкновения с оленем. В результате этого небольшого кульбита Алекс сломал себе шею. После нескольких операций и вживления в позвоночник стержня из первоклассной нержавейки его рост уменьшился почти на дюйм. Но Алекса это не огорчало, поскольку осанка после операций значительно улучшилась – стальной стержень отказывался сгибаться. Алекс мог бы оставить службу по инвалидности, но не этим он хотел закончить свою трудовую деятельность. Агент Форд не имел ни жены, ни детей, и ему решительно некуда было податься. Несколько месяцев после травмы ему пришлось заниматься разборкой бумаг. Одновременно он тренировался до седьмого пота, и медики в конце концов снова благословили его на оперативную работу.

И вот теперь, в возрасте сорока трех лет, после того как большую часть своей взрослой жизни он провел в состоянии повышенной бдительности среди всеобщей скуки – типичное состояние агента секретной службы, – он пришел к выводу, что проявил себя полным дебилом, когда решил продолжить работу. Ведь вполне можно было бы найти себе что-нибудь позабавнее. Например, жену.

Алекс прикусил губу, чтобы справиться с тлеющей жаром болью в шее, стоически наблюдая за тем, как супруга премьер-министра запихивает в рот гусиную печенку.

«То еще зрелище».

Оливер Стоун выбрался из такси.

Прежде чем отъехать, водитель презрительно фыркнул:

– Для меня ты все едино бездомный бродяга, как бы хорошо у тебя ни был подвешен язык.

Стоун молча посмотрел вслед отъезжающей машине. Он уже давно перестал реагировать на замечания подобного рода. Пусть люди думают так, как хотят думать. Кроме того, он действительно выглядел как бродяга. Стоун прошел в небольшой сквер рядом с кварталом, именуемым Прибрежным комплексом, и понаблюдал за тем, как коричневатые воды Потомака лижут камни набережной. Какой-то любитель граффити, которого, видимо, не смущала близость воды под задницей, старательно разрисовал бетонную стену. Совсем недавно здесь по проходящей над берегом скоростной дороге Уайтхерст мчалась лавина машин, но к этому времени ночная жизнь переместилась в Джорджтаун. Он сулил прекрасное времяпрепровождение тем, кто имел наличные или был владельцем надежной кредитной карты. У Стоуна, увы, не было ни того, ни другого. Впрочем, большинство гуляк назвали бы это время глубокой ночью. Вашингтон – город, где люди рано отправляются в постель и рано встают.

Потомак выглядел очень тихим. Полицейский катер, регулярно патрулирующий реку, видимо, ушел вниз, к мосту Вудро Вильсона. И это очень хорошо, подумал Стоун. По счастью, и на суше он не встретил ни единого полицейского. Америка – свободная страна, но она менее свободна для человека, который обитает на кладбище, носит почти лохмотья и шляется в округе, где живут зажиточные люди.

Стоун прошел вдоль берега, обойдя стороной Парк имени Фрэнсиса Скотта Ки,[2] прошел под мостом Фрэнсиса Скотта Ки, затем миновал и монумент знаменитого композитора. Явный перебор, думал Оливер. Так увековечить парня, стихи которого невозможно запомнить! Небо над головой было похоже на чернильное море с мазками облаков и светлыми точками звезд. После введения запрета на ночные полеты в национальном аэропорту Рональда Рейгана выхлопные газы реактивных лайнеров уже не оскверняли волшебную красоту неба. Когда он подошел к безвкусно размалеванному зданию местного яхт-клуба, его окликнул знакомый голос:

– Это ты, Оливер?

– Да, Калеб. Все уже здесь?

В поле зрения Стоуна появился среднего роста человек с округлым брюшком. Калеб Шоу был облачен в костюм девятнадцатого века. Его короткие седеющие волосы прикрывал котелок. Суконный жилет украшала старомодная цепочка карманных часов. Калеб Шоу носил длинные бакенбарды и аккуратно подстриженные усы.

– Робин здесь, но он отошел… м-м… облегчиться. Милтона я пока не видел.

– Неудивительно. Милтон – яркая индивидуальность, но, как всегда, несколько рассеян, – вздохнул Стоун.

Вскоре к ним присоединился Робин. Выглядел он, надо сказать, скверно. Лет шестидесяти, шесть футов четыре дюйма ростом, он был крепко сложен, его буйную курчавую шевелюру и лохматую короткую бороду чуть тронула седина. Одет он был в грязные джинсы и фланелевую рубаху. На ногах Робина красовались поношенные мокасины. Одной рукой он держался за бок.

«Почки!» – сообразил Оливер.

– Тебе надо бы в клинику, Робин, – сказал Стоун.

– Еще чего! Чтобы кто-то ковырялся в моих потрохах? – скривился Робин. – Я был сыт этим по горло в армии. Поэтому позвольте мне страдать в молчаливом одиночестве.

Пока они чесали языками, подошел Милтон Фарб. Он три раза ковырнул землю одной ногой, два раза другой, свистнул, хрюкнул и выкрикнул несколько цифр, видимо, имевших для него какое-то исключительное значение.

Все терпеливо ждали, пока Милтон закончит, прекрасно зная, что если его прервать в ходе этого ритуала, то он начнет все сначала. А время уже было позднее.

– Привет, Милтон, – сказал Стоун, когда свист и хрюканье прекратились.

Милтон Фарб поднял глаза и ответил улыбкой. На плече у него висел кожаный рюкзак, а одет он был в