суровой первобытной дикостью – была им более по душе, чем возделанные поля сатрианцев. Мрачные леса, некогда возвышавшиеся по всему Альбиону, теперь покрывали лишь анакимские холмы – словно щетина, топорщащаяся на спине огромного спящего кабана.
И леса эти были совершенно не похожи на те, которые росли в Сатдоле. Плющ, кусты жимолости и розы, а также растение, известное под названием «лунный свет», обвивали огромные и древние дубы, ясени, буки, грабы и вязы. Деревья там стояли более тесно. Плотный навес из древесных крон создавал густую тень, в которой бродили волки, медведи и рыси. Стволы росли прямее и упорнее тянулись к свету – со стороны казалось, будто плотная фаланга из пик поднималась в небеса. На вершинах самых высоких деревьев висели гигантские анакимские глаза, сплетенные из ивовых прутьев (Белламус часто задавался вопросом, как их туда затаскивали). Ветви были покрыты накипью лишайника. На многих стволах можно было заметить отпечатки рук – словно плоть деревьев была мягкой и податливой для анакимов и проявляла свою древесную суть только при приближении к ним сатрианцев. Леса Черной Страны не шуршали на ветру, а дрожали. И не скрипели в бурю, а скорее – стонали.
Прежде чем впервые ступить на землю Черной Страны, Белламус постарался узнать об анакимах как можно больше. Он познакомился с их законами, обычаями, экономикой, технологиями, лидерами, героями, языком и историей. Но теперь, оглядываясь на тот берег Абуса и всматриваясь в темный дикий лес, он с горечью осознал, насколько велико его невежество. Он старался подробно расспрашивать каждого анакима, с которым сталкивался на пути, об их земле, законах и образе мышления. И только сейчас понял, что многого они не говорили ему – просто потому, что не считали нужным рассказывать об и так очевидных для них вещах.
Когда они с лордом Нортвикским грабили восток страны, он ожидал, что анакимы схлынут со своих земель под давлением его армии – то есть поступят так, как поступил бы его собственный народ при угрозе оккупации. Конечно, некоторые предпочли бежать под защиту стен Хиндранна, но большинство осталось и погибло. У них не было оружия, не было оборонительных рубежей. Они знали, что их ожидает бойня, но все равно остались. Белламуса это озадачило. Как следовало понимать такое поведение? Может, они были не в состоянии до конца понять, насколько страшная угроза исходит от переправившихся через Абус армий? Может, воображение их беднее, чем то, которое свойственно людям расы Белламуса, и они не в состоянии постичь смысл смерти? Ему пришлось расспросить огромное число пленных, прежде чем женщина с приграничных земель по имени Адрас поведала ему нечто новое: о том, что анакимы как бы прирастают к своим землям.
Понять такое сатрианцам было сложно. Анакимы не испытывают тяги к путешествиям или открытиям новых территорий. Их единственное желание – оставаться на одном и том же месте и растить свои семьи. И с каждым прожитым годом они любят свои дома все сильнее.
Они прекрасно знали, что вторгшиеся сатрианцы будут их убивать, но они предпочли смерть изгнанию. Словно стая волков, они держатся за свою территорию до последнего и пытаются сделать все возможное, чтобы ее защитить.
Бежали только молодые семьи – те, кто в силу возраста еще не успел пустить в землю мощные корни. Ни одному из множества анакимов, с которыми разговаривал Белламус, даже не приходило в голову, что сатрианцы могут мыслить иначе. Они не понимали, что сатрианская армия вовсе не впадает в отчаяние, углубляясь в чуждую для них страну. Они не понимали, что сатрианцы, как правило, ценят свои дома значительно меньше, чем своих родных.
Через наблюдения, пробы, ошибки и эксперименты Белламусу удалось узнать больше. Анакимы, кажется, гораздо менее чувствительны, чем сатрианцы. Их не так беспокоит холод, они менее подвержены беспокойству, меньше страдают от боли и страха и реже впадают в панику. Только любовь, по всей видимости, ощущалась ими так же остро, но они редко позволяли ей поглотить себя целиком.
Особенно Белламуса впечатляла их тяга к холоду. Он пытался найти этому логическое объяснение, но тщетно. Они просто любили холод. Может сам Белламус объяснить, почему ему больше нравится тепло? Почему еда доставляет больше радости, чем голод? Почему сладко пахнут розы? Некоторые анакимы путано рассказывали, что на холоде обостряется чувство
Было еще много другого, чего Белламус не понимал и вряд ли поймет, даже если будет изучать их долгие годы. Анакимы не любили говорить о том, что казалось им само собой разумеющимся. Они не видели никакой пользы от золота и, соответственно, не пользовались деньгами. Торговали они, выменивая один полезный предмет на другой. Возможно, это было как-то связано с их грубым пониманием искусства и символики. Все, что они рисовали или плели, выдерживалось строго в черных или кремовых тонах – они даже не понимали, зачем нужны другие цвета. У них не было письменности – за исключением нескольких специальных знаков. И даже сам язык, как обратил внимание Белламус, был удручающе расплывчат. Например, в нем не было четких определений для оранжевого, красного, синего и зеленого цветов, или отсутствовали точные эквиваленты для понятий «цивилизованный», «оптимистичный» и «дежавю». Для анакимов красный и оранжевый были просто разными оттенками одного и того же цвета, точно так же, как синий с зеленым. Цивилизацию они проклинали, в оптимизме не видели никакого смысла, а о дежавю знали даже больше, чем сатрианцы, но не имели нужных слов, чтобы это знание описать.
Кроме того, у них были собственные слова, значения которых было сложно понять уже сатрианцам. Например, слово, обозначавшее незнакомого человека, которого, как вам могло показаться, вы уже встречали раньше; или слово, описывающее то ощущение, когда вы пытаетесь что-то вспомнить и не можете; или слово, означавшее состояние, когда что-то хорошее подходит к концу; или слово, описывающее особый грех – когда короткий срок ставится выше долгосрочной перспективы; или слово для сильного ветра, превращающего ветви деревьев в бьющиеся друг о друга погремушки; или слово, выражающее чувство ностальгии, инициированное знакомым запахом; или слово для ощущения отстраненности от того, с кем когда-то вы были близки.
