но верилось, если честно, с трудом. Даже принимая в расчёт то, что я практически смирилась с нахождением в другом мире, в другом теле и в том месте, где царил совершенно другой порядок вещей.

Это всё ещё было для меня непривычно, хотя я всеми силами пыталась ничему не удивляться и ни на чём не заострять внимания.

Первым делом Аделион, сохраняя совершенно спокойное выражение лица, протянул руку и расстегнул-таки ещё пару пуговиц на моей рубашке. Я невольно замерла, следя за его медленными движениями, чувствуя невольную дрожь, когда его пальцы скользнули по моей ключице и дальше, по плечу, сдвигая ворот и обнажая повреждённую кожу. Чтобы не вздрогнуть от неуловимо нежного, как мне показалось, прикосновения, я торопливо повернула голову… и чуть не выразила всё, что думаю по этому поводу, а также о моей жизненной ситуации в целом на родном, великом и могучем, русско-матерном языке.

Ссадина у основания плеча выглядела ужасно. Сочившаяся кровью, обширная, с лоскутом снятой, а точнее, сбитой кожи и роскошным ярко-голубым синяком вокруг – действительно, далеко не маленькая царапина. Неудивительно, что я зашипела, стоило Аделиону коснуться повреждённой кожи, и дёрнулась, пытаясь освободить руку.

– Извини, – послышалось неожиданное и спокойное, и я обомлела, на миг забыв о боли.

Я удивлённо посмотрела на лерата, а он, как ни в чём не бывало, отпустил мою руку и, откинув крышку сундучка, занялся его содержимым. Его лицо ничего не выражало, словно ничего и не произошло.

Чёрт… да что за редкий, вымирающий и трудно опознаваемый вид тараканов живёт в его голове? Я отказываюсь его понимать. Просто отказываюсь, и Демон, малыш, я умоляю, не нужно на меня так смотреть!

– Почему ты не желаешь принимать чужую помощь, Карина? – всё тем же спокойным тоном задал вопрос мужчина, в очередной раз сбив меня с толку, хотя, казалось, дальше быть «сбитой» уже некуда.

Наивная, чего уж скрывать.

Мужчина намочил чистый лоскут ткани резко пахнущей жидкостью из узкого флакона и быстро, пока я не успела задуматься над заданным вопросом, приложил ткань к ссадине, предусмотрительно придержав меня за плечо. Держал он сильно, но разноцветные пятна перед глазами поплыли отнюдь не от хватки его пальцев.

– Твою ж… – только и смогла прошипеть я сквозь зубы, резко выдохнув и крепко зажмурившись от массы ощущений, прочувствованных практически всем телом. – Чтоб тебе дети под старость лет такое делали!

– Интересное пожелание, – усмехнулся Аделион, начав аккуратными движениями обрабатывать мою «боевую рану». – Напоминает завуалированное проклятие.

– А тебе какой вариант больше нравится? – саркастически поинтересовалась я и, не выдержав, ругнулась: – Чёрт, да больно же!

– Неужели? – раздалось насмешливо, и только тогда я повернула голову, приоткрыла один глаз… и обомлела. Рука мужчины с тем самым лоскутом ткани лежала на кушетке – последние пару секунд он ко мне даже не прикасался.

– Ты боишься не боли, Карина, – выгнул одну бровь наследник Амил Ратана, холодным тоном задавая вопрос: – Ты ждёшь её. Почему?

Почему?..

И тут-то я прикусила свой язвительный временами язычок. Что я могла сказать ему? Что наш мир морально деградировал настолько, что доброту там теперь принимают за слабость? У нас уже давно многие живут по принципу «никто никому ничего не должен». Сопереживание окружающих всегда показное, и кто-то волнуется о ком-то не по доброте душевной, а лишь из корыстных побуждений. Заботливые слова – всего лишь слова, не подкреплённые искренней заботой, вниманием и сочувствием. Когда тебе говорят: «Обработай рану, лечись, выздоравливай», – это лишь дань вежливости. Тому, кто это сказал, на самом деле плевать, что будет дальше. Человек будет сдыхать в адских муках посреди многолюдной улицы, и никто даже медиков не вызовет.

Тех, кто действительно дорожит кем-то, почти не осталось. О простом человеческом отношении и вовсе говорить не приходится.

Среди обширного круга моих знакомых только один человек всегда был искренен со мной – Руслан. Но даже он никогда не отличался особой внимательностью. Увы и ах, но нет и не будет рядом человека, которому на меня действительно не наплевать. Человека, которому понадоблюсь именно я, а не что-то там от меня.

Прискорбно, дико и невыносимо больно думать об этом, но такова горькая правда, не приукрашенная мишурой иллюзий и не скрытая маской успокаивающего самообмана.

Я всегда предпочитала быть честной хотя бы с самой собой.

Людей, у которых ещё есть хоть какие-то чувства, моральные ценности, искренность и неравнодушие к окружающим, в нашем мире остались считаные единицы. Но и такие исключения скоро вымрут, как вид. Каждый день они подвергаются гноблению за то, что они не такие, как все, отличаются иным мышлением и чувствами, которые в наше время ничего не стоят. Их презрительно называют моралфагами, высмеивают их ценности и унижают всё, чем они дорожат. Так обстоят дела в современном обществе.

И да, в подобных случаях я жду боли и ожидаю подвоха. Я привыкла, чёрт возьми, что доверять нельзя никому, и привыкла заботиться о себе самостоятельно. Уж в себе-то я могу быть уверена!