– Кажется, они считают, что больше одного ребенка им не осилить, – ответила Мариам. – Учитывая, сколько нынче стоят частные школы.

– А общедоступное образование поддержать не хотят?

Мариам глянула на него искоса и не ответила, несколько минут вела машину молча. Ее профиль, вспыхивавший серебром в свете фар, когда мимо пролетал автомобиль, казался ледяным и суровым, а длинная линия носа – неправдоподобно прямой.

– Хотя это, наверное, сугубо личное решение, – пробормотал он наконец.

– Да, – лаконично подтвердила она.

На миг Дэйва охватила страсть к мятежу. С какой стати эта женщина демонстрирует свое превосходство! Он сказал:

– Знаете ли, иногда вы могли бы снизойти и до небольшого спора.

Она глянула на него совсем уж мельком и снова устремила взгляд на дорогу.

– Вы бы, например, могли мне сказать, что государственные школы в Балтиморе ужасны. Я бы мог ответить: да, но если бы родители впряглись, мы бы, как я надеюсь, сумели изменить дело к лучшему. Тогда вы бы возразили, что не станете жертвовать будущим своей внучки ради всего лишь надежды. Я могу вести такой спор! На куски не развалюсь!

Она все еще молчала, но, кажется, с трудом сдерживала улыбку.

– Вы так себя ведете, словно уж настолько правы, что и спорить нет надобности, – попрекнул он.

Она удивилась:

– Это я-то? – И на этот раз поглядела на него во все глаза.

– Так, словно вы думаете: о, эти тупые американцы, что они вообще понимают.

– Ничего подобного я не думаю!

– Быть американцем не так просто, как вам кажется, – признался он. – Не думайте, будто мы не понимаем, как к нам во всем мире относятся. В те времена, когда я еще ездил за границу, стоило завидеть группу наших туристов, меня передергивало, хотя я и понимал, что и сам мало чем от них отличаюсь. В том-то и беда: нас сваливают в одну кучу. Мы все, так сказать, на одном корабле, и куда бы корабль ни двинулся, я вынужден плыть вместе с ним, даже если он себя ведет… как школьный хулиган какой-нибудь. Не могу спрыгнуть за борт, как вы не понимаете!

– В то время как нас, иранцев, – сухо заговорила Мариам, – неизменно оценивают исключительно как отдельных и уникальных личностей.

– Нуу… – пробормотал он, чувствуя себя слегка глуповато. Переборщил, конечно.

– Вы видели, как сегодня в аэропорту пассажиры обходили стороной Сами, Зибу и меня? Должно быть, нет. Вы этого даже не замечаете. Но с одиннадцатого сентября так обстоят дела. О! – выдохнула она. – Порой я так устаю быть иностранкой, хоть ложись и помирай. Тяжелая это работа – быть иностранкой.

– Работа?

– Очень много труда, усилий, и все же мы никогда не впишемся окончательно. В прошлое Рождество Сьюзен сказала, когда я везла ее домой из сада: «Вот бы мы тоже праздновали Рождество, как все. Не хочу быть другой», вот что сказала она. Это разбило мне сердце.

– Что ж… – сказал Дэйв. Осторожно, чтобы не навлечь на себя очередной взгляд Мариам, он предложил: – А может быть, пусть у нее будет маленькая елочка? Разве никак нельзя?

– У нее была елочка, – сказала Мариам. Они въехали в город, и она поглядывала в зеркало бокового вида, выжидая момент, чтобы перестроиться на другую полосу. – Огромная елка. Уж это-то мы для нее сделали.

– Тогда… не знаю, украшения? Венок, гирлянда лампочек?

– Разумеется. И омела.

– А! И… А небольшие подарки – это было бы против вашей веры?

– Она получила десятки подарков. И сама дарила.

– Вот как. – На миг он умолк. – Тогда что, чулок? – спросил он в конце концов. – Чулок она вешала?

– О да.

– А колядки? Не религиозные, разумеется, но, может быть, спеть «Джингл беллз», «Доброго короля Венцеслава» и, постойте, пожалуй, «Я вижу три корабля»…

– Она ходила колядовать с соседскими детьми. Прошли по всей улице и спели все песенки до единой, и про младенца Иисуса в том числе.

– Ну тогда… – сдался он, – я не вполне понимаю…

– Но в машине в тот день она мне сказала: «Это не то же самое. Я не чувствую этого. Это не настоящее Рождество».

Дэйв рассмеялся.

– Да бога ради! – сказал он. – Это же самое говорит каждый ребенок в стране.

Она притормозила на светофоре и поглядела на него.

Он пояснил: