По субботам, когда Фиона уходила на танцы в “Пшеничный амбар”, а Конор ложился спать, то и дело захаживали Джим с Маргарет, смотрели с Норой и Доналом “Позднее-позднее шоу”. Там из недели в неделю обсуждались проблемы Северной Ирландии вперемежку с правами женщин и переменами в католической церкви. У Джима развилась сильнейшая неприязнь ко многим участникам, но Нора часто соглашалась со сторонниками перемен и думала, что Морис ее поддержал бы.

Одним субботним вечером в феврале, когда дебаты сосредоточились на отсутствии гражданских прав не только в Северной Ирландии, но и в республике, Джим до того рассвирепел, что был, казалось, готов попросить ее выключить телевизор.

Во время рекламной паузы Нора сходила в кухню, приготовила чай и направилась с подносом обратно, когда передача возобновилась.

Пока шла реклама, ведущий Гай Бирн, очевидно, беседовал с аудиторией, и камера была направлена на группу женщин в первом ряду. Нора узнала некоторых – феминистки, которые часто участвовали в ток-шоу. Когда Нора поставила поднос на кофейный столик, одна из них говорила о дублинских трущобах и состоявшемся в тот день марше Дублинского жилищного агитационного комитета. Шествие завершилось сидячей забастовкой на мосту О’Коннелла.

– А что вы скажете обычным дублинцам, которые из-за вашей акции часами стояли в пробке? – спросил Гай Бирн.

Камера нацелилась на следующую женщину, и Нора мгновенно узнала Айну. Донал выкрикнул имя сестры, но Джиму с Маргарет понадобилось на пару секунд больше, чтобы сориентироваться.

– О боже, – обомлела Маргарет.

– Сделайте погромче! – крикнула Нора.

Айна с жаром говорила, что раз южане так озабочены дискриминацией католиков на севере, то почему бы им не привести в порядок собственные дома?

– Вместо того чтобы торговать оружием, не лучше ли наладить в дублинских многоэтажках канализацию и водопровод?

Она закончила тем, что выразила гордость своим участием в сидячей забастовке и пригласила в Дублин северян – пусть полюбуются на жалкие условия, в которых живет трудовой народ. Не дав ей продолжить, Гай Бирн поднял руку и передал микрофон кому-то другому.

– О господи, – повторила Маргарет. – Наша Айна!

– Она ч-что, в-в какой-то из эт-тих организаций? – спросил Донал.

– Я уверена, что всю неделю она усердно учится, – сказала Нора.

– Н-надо было сказать нам. М-мы могли п-пропустить.

Но Джим повел себя необычно. Он чуть ли не улыбался.

– Вместо торговли оружием пусть наладят канализацию, – повторил он. – Это в точности мои мысли. Я бы лучше и не выразился.

– Она очень хорошо держалась, – похвалила Маргарет. – А наверняка ведь нервничала. Я слышала, что выступать на телевидении очень трудно.

– И сидеть рядом с этими феминистками – тоже, – сказала Нора. – Завтра после мессы ей перемоют косточки.

– Теперь она попадет в список, – предсказала Маргарет. – Но я не знала, что Айну интересует жилищная тема. Может быть, она как раз ее изучает.

Нора взглянула на нее и разлила чай. Было ясно, что Маргарет глубоко удивлена и не одобряет Айну, но Нору восхитила прыть, с которой она скрыла свои чувства.

Они досмотрели передачу – вдруг Айна выступит еще, и один раз, когда показали ее часть зала, увидели, что она тянет руку, но микрофон ей не дали.

– Ну вот и все, – произнесла Маргарет, когда шоу кончилось. – Разве не молодец?

– Она с-социалистка? – спросил Донал.

– Не знаю, – ответила Нора. – Может, скажет сама, когда приедет.

Недели шли, Лори закончила отрабатывать “Последнюю розу лета” и предложила разучить немецкую песню.

– Аудиторию надо чем-нибудь удивить – например, Шубертом, он хорошо раскроет ваш голос. Я была во Франции, когда явились немцы, они заняли даже монастырь, и нам пришлось перебраться на ферму, но я не перестала восхищаться Шубертом и слушать его музыку. Пожалуй, я знаю вещь, которая внесет разнообразие. – Она порылась в пластинках. – А, вот она. Я буду играть. А вы слушайте, пусть она приживется, а потом поставим перед собой английский перевод с оригиналом и строчку за строчкой исполним ее по-немецки.

Лори вынула пластинку из конверта и поставила на вертушку. Нора закрыла глаза и приготовилась слушать.

– Следите за роялем. Голос потом.

Сначала музыка была бесхитростной и лилась свободно. Однако стоило вступить густому контральто, как музыка чуть отступила, потекла будто исподволь, порой еле слышно, но готовая в любой минуту заполнить тишину, вернуться между куплетами более сложными пассажами.

– Теперь еще раз, – сказала Лори. – Сейчас слушаем голос.