– Вы любите Рихарда Штрауса? – спросил доктор.

– Не уверена, – ответила Нора.

– Что ж, я подумал, что неплохо будет послушать несколько его ранних вещей, они весьма утонченны, а после мы приободримся и закончим “Четырьмя последними песнями”. Конечно, они не всегда назывались так. По-моему, он лучше всех умел достигнуть пиковой интенсивности.

Слушая музыку – музыку, которая ничего для нее не значила, в которой было слишком много завихрений, падений и взлетов и слишком мало мелодии, – Нора осознала глубокое одиночество Редфордов. Дети выросли и разъехались. Редфорды остались одни в городе, где их недолюбливали. В Дублине или Лондоне им было бы лучше. Но больше всего, когда подогретый джином доктор Редфорд прибавил звук на полную мощность, она удивилась себе – что с ней стряслось, почему на ночь глядя она очутилась в этом доме и с этими людьми, если могла остаться дома? А главное – зачем вступила в общество “Граммофон”? Узнай кто-нибудь, что она провела вечер в обществе Тревора и Эли Редфорд, – решил бы, что она сошла с ума.

Песни кончились, Нора собралась уходить, и доктор Редфорд спросил, кто у нее любимый композитор.

Она замялась, чувствуя себя изрядно захмелевшей.

– Наверно, Бетховен.

– А какого периода?

– Что-нибудь поспокойнее, – ответила она многозначительно.

– О, понимаю. Трио, которое мы получили в посылке от “Мак-Каллоф-Пиготт”[51], – сказал мистер Редфорд. – Да, мы его еще не ставили. Мы держим новые записи здесь.

Найдя пластинку, он показал Норе конверт. Фотография двух молодых мужчин и женщины. Женщина была белокура и чуть улыбалась, с волевым лицом. Нора определила в ней виолончелистку и тут же подумала, что отдала бы все, лишь бы стать молодой женщиной на обложке, быть ею сейчас же, с виолончелью подле себя, а кто-нибудь ее фотографировал бы. Когда доктор Редфорд поставил пластинку, ей почудилось, что очень легко стать кем-то другим; что мальчики, ждущие дома, и постель, и прикроватная лампа, и утренняя работа – все это просто случайность. Все это предстало менее реальным, чем лившиеся из колонок чистые звуки виолончели.

Нора сосредоточилась на низких молящих нотах. Исполнение было заряжено грустью, а вскоре стало еще печальнее, как будто музыканты различили вдали нечто общее и устремились к нему. Мелодия чарующе взлетела вверх, и Нора не усомнилась в том, что кто-то страдает, и отрешается от страдания, и вновь возвращается к своей муке, продлевая ее, храня в себе.

Подняв глаза, Нора увидела, что Редфорды утомились. Миссис Редфорд принялась ворошить угли в камине. Норе захотелось сейчас же уйти, отправиться в одиночестве домой, пересечь Милл-Парк-роуд, дойти по переулку до Джон-стрит и дальше идти по ней к дому. После первой композиции она встала.

– Красиво, – сказала она. – И исполнители такие молодые.

– Так захватите пластинку, – предложил доктор Редфорд.

Он вложил пластинку в конверт и протянул ей. Она понимала, что ей нельзя признаться в отсутствии приличного проигрывателя, но не желала и их благотворительности. Если она возьмет пластинку, ей будет сложнее отказаться от их гостеприимства, когда ее вновь пригласят.

– Но вы же еще сами не слушали, – сказала она.

– Да, – ответил доктор Редфорд, – но мы много чего не слушали, и замечательно, что она побудет у вас.

В прихожей они отыскали ее пальто, и доктор Редфорд, отворив дверь, попросил:

– Послушайте несколько раз, а потом поделитесь впечатлением.

Нора улыбнулась, поблагодарила обоих и пошла домой с пластинкой под мышкой, трезвея на холодном ночном воздухе. Она подумала, что не беда – можно не слушать, а рассматривать обложку и вспоминать. Может быть, пока этого хватит.

Она боялась тратиться. Пенсионный чек с очередной компенсацией она заботливо положила в банк. Ей было важно сознавать, что он лежит там на черный день, а жили они на заработанное у Гибни, текущую пенсию и деньги от Фионы.

Она заинтересовалась личностью Чарли Хоги, министра финансов, который ведал средствами. Уна и Шеймас относились к нему крайне неодобрительно, а Джим и Маргарет по-прежнему не скрывали подозрений на его счет.

– По-моему, он очень хороший министр финансов и заслуживает снисхождения, – сказала Нора.

– Мы слышали о ночной пьянке в отеле “Грум”, – ответила Маргарет.

– Но о политиках постоянно сплетничают, особенно о хороших, – возразила Нора. – Про де Валера с женой[52] говорили, что они друг с другом не разговаривают, а у Шона Лемасса[53] карточные долги.

– Да, но это были выдумки, Нора, – сказала Маргарет. – А тут правда.

Хоги арестовали за контрабанду оружия – в кабинет с этой новостью ворвался Мик Синнотт, сопровождаемый Элизабет. Возглавив профсоюз, он стал намного чаще попадаться Норе на глаза.