– Вот теперь все.

Утро принесло совершенно новое самоощущение. Чувствовала, что действительно участвовала в битве при Ватерлоо. Усталость, ломота, тяжесть и пепел внутри. Внутренности как бы присыпаны пеплом.

В «Рогнеде» начались предновогодние бега по банкам и другим клиентам, весь день прошел в разъездах. Вечером, когда ехала в метро, внезапно поняла, что со зрением произошло нечто странное. Не могла прочитать аршинные буквы рекламы напротив. Но это еще не все. Поднимаясь по лестнице из метро, поскользнулась и подвернула ногу. Хорошо, что впереди новогодние праздники. Смогу отлежаться.

Однако нога беспокоила, беспокоило зрение и другие мелкие неприятности. Тридцатого попала к невропатологу. Пожилая дама, кандидат медицинских наук, записав жалобы, заставила несколько раз пройтись по кабинету.

– Ты не обращала внимания, что ходишь как мужчина?

– Что? – Даже не поняла ее вопроса.

– Что у тебя с левой ногой?

Оказывается, загребаю левой ногой. Немного, но загребаю. И еще пошатываюсь при ходьбе. А мне казалось, это так женственно. Интересно, что все названные признаки врач разглядела сквозь мои рассказы о слабости, дурном сне и повышенной утомляемости. О том, что внезапно писаюсь, не сказала. Но в ходе разговора пришлось ответить и на этот вопрос.

– После новогодних праздников – сразу ко мне. А это вот держи. Направление на компьютерную томографию. В Боткинскую.

Мрачные длинные коридоры, полные каталок и встревоженных людей, тогда мне были в новинку. Теперь, с высоты социальных сетей и волонтерского движения, тогдашние впечатления кажутся простыми и нелепыми. Но пара часов, проведенных тогда в Боткинской, остались навсегда.

– Девушка, посмотрите за бабушкой. Я лифт вызову.

– Девушка, вы последняя? А почему такая молодая?

– Девушка, поддержите меня, пожалуйста.

– Девушка, отойдите, дайте пройти.

– Девушка, а вы куда намылились?

– Очередь моя, вот что.

Кабинет с томографом был огромный, темный и холодный. Сквозняк от вентиляторов прошивал его насквозь. Пятнадцать минут находилась в капсуле и в высшей степени психоделических звуках. Потом полчаса ждала описания. Вышла блондинистая врач, помощник профессора, который делал исследование, принесла белый лист с буквами.

– Ну вот. Знайте: вам сам Шаримшо Шаримшоевич описание делал, это на века.

В заключении стояло: «Очаговые поражения исключить нельзя. Показана МРТ».

Нести неприятие к себе – сверхзадача, дело жизни. Нужно подготовиться к повышенным эмоциональным нагрузкам, прежде чем начать жить. Иначе все функции организма моментально откажут. Первой уходит система пищеварения, а нервы уже потом. Так что кушать нужно вовремя, и желательно – суп, даже если челюсти перекосило от радости после очередного критического высказывания в адрес. Пока станет ясно, что «ты здесь никто», «ты ничто», «ты никто и ничто», «ты не умеешь», «бестолочь», «ты не зарабатываешь» – только формы речи, может пройти две трети жизни.

По счастью, после продажи квартиры долго жить не собиралась. В голове сам собою составился образ, что мой организм не вынес такого стресса – за борт отправили и ручкой не помахали. Захлебнусь в море житейском. Найдется какая-нибудь онкология или психическое расстройство. Последнее даже уместно: могу позвонить Семе, а он в христианском центре реабилитации работает и сейчас. В один прекрасный день перестану есть и писать, усохну и лопну одновременно.

Очень расстроилась, когда поняла, что скоротечной кончины не получится. Критический вал приняла как необходимое. С трясущимися от повышенного сердцебиения ручками, с суточной пропажей аппетита, чередующегося с огромными заедами, с невозможным в мире людей выражением лица. Про выражение лица понимала больше, чем кто-либо: с таким жить нельзя. С таким лицом не живут и даже не умирают. Даже пациенты клиники неврозов, а уж тем более – сотрудница ресепшн в перспективной фирме. С таким лицом либо презираемы всеми, либо сами всех презирают. Однако Иля девочка воспитанная была, так что мысль, что сама всех презираю, в голову и не стучала. А окружающие именно так и думали, видя мое лицо.

Отец окончательно перебрался к Марине. Когда помогла отцу перенести немногочисленные коробки, она обняла меня и пометила пахнущей вишней помадой. Глаза были сырыми. Глаза у нее цыганские. Всегда плачут. И голос хриплый. За эту цыганщину отец ее и любил.

– Илька ты, Илька. Ну ты приезжай, когда хочешь. Стол и постель будут, и не сомневайся.

– Да, – тихо повторил отец, – будут.

– Ты дома здесь, поняла? – Марина не верила моему согласию – приезжать. Стояла перед ней как столб соленого льда. Другой уже не будет – в смысле, несоленого столпа и вообще не столпа.

– Да поняла, – сказала, надеясь это «поняла» повторить и тем отмахнуться. Затем обняла Марину. Мол, все хорошо будет. А что хорошо? Маринин дом –