Кембридж находится заметно восточнее и севернее Лондона, раскинувшись на равнинном ландшафте, сглаженном временем. Обширные фермерские угодья, окружающие этот древний университетский город, распаханы белым и коричневым, ведь плуги оставляют борозды в белом мелу, который слагает эту часть Британских островов. Мел происходит из различных эпох; это наследство существовавшего очень давно тропического моря, заполненного рептильным зверинцем мелового периода, эры, когда в мире правили динозавры, и виделось, что в их власти было всё время мира, чтобы упиваться собственным господством. В океанах главенствующими существами были многощупальцевые аммониты, родня современных осьминога и кальмара. Теперь они и их мир – всего лишь воспоминания, захороненные в мелу, которые подвергаются эксгумации во время каждого сезона пахоты.

Узкие переулки ведут от центра Кембриджа и его роскошного Университета к рабочим фермам грубой постройки, а также к более благородно выглядящим имениям, многие из которых весьма почтенного возраста. Один такой особняк раскинулся среди изгородей и обширных садов, постепенно дичающих; позади него в большом пруду, давно вовлечённом в процесс эутрофикации, отражаются серые небеса и косой дождь, ну, а древние деревья предоставляют некоторую защиту от английской погоды наиболее рьяным игрокам в крокет. Увитый плющом дом, по старой английской традиции холодный и каменный, исчисляет свой возраст веками. Огромная кухня – это его теплота, но рабочий кабинет со стройными рядами книг – это его сердце. Подобно многим старым английским зданиям, это беспорядочная мешанина комнат и этажей неравной высоты, результат того, что сменявшие друг друга владельцы хаотично возводили пристройки, пробивая проходы среди его комнатушек, выстраивая стену или снося её, отмечая столетия своими последовательными версиями усовершенствования дома. Глубоко в центре дома тикают большие часы, отмечая ненаправленное течение времени, а ещё глубже всё ещё мог бы жить лишь призрак Г. Дж. Уэллса.

Нынешние владельцы дома – люди из университета. Мартин Уэллс – профессор зоологии; его жена Джойс – фининспектор. Мартин сделал влиятельную научную карьеру, которая ныне гораздо ближе к своему концу, нежели к началу; он начал исследовать осьминогов в Неаполе в качестве части своей дипломной работы, и продолжал её на протяжении многих лет после этого, изучая умственные способности этих загадочных кракенов, ломая голову над их зрением и превосходными рефлексами, задаваясь вопросом насчёт того, как работали их крупные мозги. Позже он переехал, чтобы исследовать умственные способности и физиологию других головоногих, включая наиболее древних среди них, камерных наутилусов.

Именно в экспедиции, которая отправилась на изучение Nautilus, я встретился с ним в первый раз. Мы жили вместе на изолированном острове на Большом Барьерном рифе и плавали по морям антиподов в залитых солнцем тропиках, чтобы исследовать наиболее древнее из ныне живущих существ. Я помню, что думал тогда, будто Мартин был несколько неаккуратен в своём исследовании наутилуса. Его первой любовью остались осьминоги, те существа, которые послужили моделью для марсиан в самой знаменитой книге его деда, английского писателя и пророка Г. Дж. Уэллса. «Война миров» стала известной благодаря злобным моллюскоподобным марсианам. Говорил ли когда-нибудь Г. Дж. со своим внуком Мартином об этих осьминогоподобных захватчиках? Так или иначе, но на протяжении всех наших долгих дней и ночей, проведённых вместе, я никогда не спрашивал его; может быть, он и говорил мне, но время стёрло воспоминания. Возможно, увлечённость головоногими передаётся в семье Уэллсов, словно странный рецессивный ген.

Г. Дж. был лондонцем, не из Кембриджа, и он никогда не посещал особняк, ныне служащий родовым гнездом. Но если что-то, присущее духу Г. Дж., всё ещё существует где-то, то оно должно находиться в этом доме. Его реликвии, многочисленные первые издания, даже оставшиеся авторские гонорары издательской империи великого человека находят здесь своё место. Это место не было домом Г. Дж. при его жизни, но теперь оно стало им.

Первый раз я посетил это место в холодный мартовский день, теперь уже много лет назад, и оставался здесь на протяжении недели, играя в крокет с Мартином, пробуя его выдержанное цветочное вино и планируя новое исследование, касающееся наших любимых существ. Здесь он критиковал и правил черновик моей первой книги, научного трактата о наутилусе. В перерывах между играми и дегустацией вин мы затевали бесконечные разговоры, и, когда поздно вечером я дрожал под кучами одеял в своей нетопленой комнате и слушал тиканье часов, я думал о Г. Дж., представляя себе его жизнь и задаваясь вопросом, о том, откуда проистекает его вдохновение.

Я бродил по дому и просматривал множество книг. Одно из моих интересных открытий касалось первой фантастической книги Г. Дж. Уэллса, изданной в последние годы девятнадцатого столетия. В то время Уэллс был окружен такой же истерией-конца-века, какая захлестнула мой собственный мир, когда двадцатый век подошёл к концу (как и второе тысячелетие), и, конечно, тогда (как и сейчас) все глаза пристально смотрели вперёд, в неясное будущее. Конечно, так же поступал и Г. Дж. Его первый роман, оставшийся среди его наиболее известных работ, – это довольно короткая история о человеке, который строит машину, способную путешествовать во времени. Находясь перед выбором, путешествовать ли назад или вперёд во времени, он (как и Уэллс)