Знаменитый почти всемирно писатель-фантаст Юрий Кузьмич Мещерзанцев, приняв бальзаковскую порцию кофе, как всегда по утрам, уселся за неоглядный письменный стол и попробовал написать нечто. Но нет, не смог. И так уж который месяц!

Гневно глянув на пустующий лист бумаги, он зажмурился и – сработала изжитая вроде привычка – нажал указательными перстами на глазные яблоки, большими энергически потирая виски. Тщетно! А ведь было же, было время, когда прием этот («кунштюк Мещерзанцева» называли его) действовал безотказно. Меж зелеными и красными кругами, проплывавшими за со-мкнутыми веками, возникали смутные образы неземных существ и пейзажей, а в ушах, подобно прибою, рокотали нездешние голоса, изъяснявшиеся на загадочной космолингве, и в ней день ото дня открывалось все больше понятных слов. Мещензанцев даже истолковал навершие своего организма как некое приемное устройство, улавливавшее из космоса кванты информационного потока. И скромно поведал об этом на страницах дружественных изданий, читательских конференциях, обещая дознаться: где, в котором из членов его тела сокрыт передатчик. А там – проще простого всем миром наладить обоюдную связь с томящимся во мраке универсума Вселенским разумом.

Восторженные собратья взвились, загудели, проча Кузьмича кто в писательские секретари, а кто и в генеральные секретари ООН.

Лишь теперь осознал Мещерзанцев: да, тысячу раз был он прав, всю жизнь холя себя и любя прочной любовью, избегая малейшего риска, волнения, неудобства. Не мерз в палаточных городках новостроек, не ковал, не пахал, не сеял, не летал в стратосферу, даже доносы строчил редко – только на самых-самых… Не пошел и на войну – не отступал по первоначалу от двоедушного врага, а потом с предвечным молодечеством не загонял назад в звериное логово. Правда, один или два раза (из-за точной цифры биографы Мещерзанцева грызутся по сей день, а документы, само собой, засекречены) – так вот, один или два раза он выезжал на фронт вместе с представителями героического рабочего класса и героического крестьянства Энской области и где-то в армейских тылах вручил героям-фронтовикам подарки и теплые вещи. Отсюда некоторые биографы Мещерзанцева делают смелый вывод: поездки (поездка —?), мол, состоялись в зимние месяцы. Но мы истории не пишем… Важнее другое: все, чего не совершил, не сковал, не засеял, не отвоевал сам, лично, Юрий Кузьмич, сделали за него герои его книг. И сделали по-нашенски – споро, добротно, не щадя живота. За то и пожалованы были Мещерзанцеву свыше награды, премии, ордена, пайки.

А когда подоспела наконец долгожданная победа и началась тяжелая борьба за мир, тут и Кузьмич не стерпел, ввязался-таки в баталию, предпочитая, как учил Генералиссимус, бить врага на его территории. Бесстрашно брал от писательской казны билеты, суточные и смелым маневром в салоне воздушного лайнера достигал чужедальних столиц. Пламенные речи мещерзанцевские изобличали поджигателей новой войны, открывая несчастным народам, кто их единственная надежда и опора. Он был отважен, непреклонен, всем прочим театрам боевых действий предпочитая банкетные залы. И враги мира, парализованные красноречием Юрия Кузьмича, не могли нанести никакого вреда его естеству, бесценному, уникальному средству общения с иными мирами.

«Умница, молодчина! – нашептывало его подсознание. – Уберег, прирастил нашу плоть. Доброй едою, вином усугубил диэлектрические ее свойства». По совету подсознания, он предоставил свой организм дружественным ученым на предмет скорейшей локализации органа-передатчика; претерпел анализы, просвечивания, диету. Увы, загадочный член не открылся и дружелюбным ученым. Тогда консилиум постановил: сменить диету и облучать Мещерзанцева пучками нейтрино – а ну как всепроникающая эта частица, мечущаяся из конца в конец Вселенной, запустит в дело физиологическую электронику. Его уложили в опутанный пестрыми проводами массивный металлический саркофаг и подвели из ускорителя пучки нейтрино. Потом извлекли на волю, обвешав датчиками, поворачивали, щупали, взирая на мерцающие дисплеи: ни черта! Ноль!

«Ладно, – вздохнул тогда Мещерзанцев, – перейду опять на прием». Пальцы к глазам, к вискам, круть-верть – ни черта. Диета ли новая подвела, или нейтрино, не включив передатчик вырубили приемник? Разгадать секрет не удалось. Ах, сколько раз день за днем пытался он снова подключиться к космической информации! Не щадил ни себя, ни близких. Месяц, два, полгода, год… Наконец, он пошел на смертельный риск: поднявшись на плоскую надежно огражденную крышу своей дачи, пытался оттуда, из поднебесья, наладить контакт. Ноль!.. Бросил диету, жрал что попало и к рюмке прикладывался. Дружественную науку вытолкал взашей. Все без пользы.

А тем временем писательский секретариат обновился без Мещерзанцева. И Генеральная Ассамблея ООН собралась и избрала кого-то другого. Вот тут-то Вселенная, открытая прежде во всех измерениях мещерзанцевскому взору и слуху, пожухла, скукожилась. Не стало вдруг больше простора для стартовавших прямо с зелени неоглядного письменного стола звездолетов с научно-освободительными экспедициями на борту. И уцелевшие на отдаленных планетах эксплуататоры всевозможных биологических, социальных типов получили наконец передышку.

Самое слово «космос» внушало Мещерзанцеву отвращение. Он прервал работу над четырьмя романами. Богатырь, колосс, чье собрание сочинений – приз победителям телевикторины «Что? Где? Когда?» – проносили перед камерой семь рослых мужчин, титан слова больше не напрягал мышцы и мозг. Умолкла его пишущая машинка, считавшаяся единственным действующим вариантом perpetuum mobile. И тотчас прохудился озоновый слой над Антарктидой. Погасла только что открытая сверхновая звезда в Магеллановом Облаке. Запылали леса в Пиренеях и на Урале. Во Флориде выбросилось на берег стадо китов. А в Москве попали под суд сто скупщиков макулатуры. И опять же в главном зоопарке Страны Советов скончался проживавший там с одна тысяча восемьсот девяносто второго года орел Кузя…

Кто сказал, что литературные критики глухи и слепы?! Неправда, именно они узрели, услышали и осознали случившееся. Профессор Велемудрин тот прямо обратился в печати к Мещерзанцеву, намекая на разразившиеся уже и грядущие роковые последствия его немоты для Отечественного Слова, судеб