— Если вдруг всё же решитесь, я вас подожду.
Если судить по выражению лиц, я им предложила что-то из ряда вон выходящее. Ах, да, они же не просто охранники, а военные, им наверняка со мной обедать не положено.
Заказывая суп немного шальной Зойде, снова задумываюсь о разнице восприятий: для правителей нормально ходить под охраной военных, есть при них, заниматься делами так, словно охранников нет, а мне это дико. Дико, что я буду кушать, а они в это время за мной присматривать.
— Что не так? — сразу, я едва присесть успеваю, спрашивает Ника.
— Не могу отделаться от мысли, что я ем, а охрана голодает.
Окинув стоящих в стороне гвардейцев задумчивым взглядом, она хмыкает:
— У них солидные запасы, не пропадут. — Ника поднимает с тарелки жареный пирожок и, с любовью разглядывая его, тянет: — Но я им очень, просто очень сочувствую.
— Может, тоже им пирожков взять? Перекусят, пока я на лекции…
Засмеявшись, Ника прижимается лбом к ладони.
— Что? — не понимаю я.
— Просто представила императорских гвардейцев, перекусывающих пирожками в коридоре.
— Но они же живые, наверняка едят. И перекусывают тоже.
— Конечно, но это так необычно, не вяжется с их суровым образом, что просто… — Ника смеётся ещё громче.
На нас оглядываются. Я утыкаюсь в тарелку. Она права, конечно, но трудно относиться к моим сопровождающим не как к обычным живым существам. Душа требует душевного общения, и пусть это тавтология, но зато очень верно передаёт ощущения.
Расправившись с пирожком, Ника вздыхает:
— Извини. Иногда забываю, что ты из другого мира.
— У нас тоже бывают военные на посту, просто их пост и я никогда не совпадали. Странно себя чувствую со всей этой охраной.
— Зато безопасно.
На этой в принципе оптимистичной ноте мы заканчиваем болтовню и отдаём всё внимание обеду.
— О, надо же ещё за перьями сходить, — вспоминаю на подходе к основному корпусу.
— Опоздаешь, — авторитетно уверяет Ника. — Я одолжу.
— Нашла или купила?
— Купила. Профессору Санаду нравится, когда мы пишем, так что пришлось с утра запастись, — Ника сдерживает зевок. — Надеюсь, срочная лекция пройдёт срочно быстро, иначе усну.
Охранники не отступают ни на шаг, и вид шкафоподобных фигур расчищает нам дорогу к аудитории.
Из-за массивных дверей вырываются голоса, смех, шелест бумаг и скрип стульев. По звуку местные студенты не отличаются от земных.
С моим приходом по громадной забитой существами аудитории волной прокатывается тишина. Все как один смотрят на меня из-за длинных, на несколько мест, столов. Надеюсь, окружающие скоро успокоятся и перестанут так бурно реагировать.
Нас провожают взглядами и далеко не всегда любопытными, порой в них сквозит лютая ненависть, от которой мурашки по коже. Ника передёргивается.
Места впереди и на галёрке заняты, только в середине остались свободные столы.
Мы с Никой садимся в гробовой тишине. Каждый издаваемый нами шорох и скрип будто усиливается десятикратно. Охранники, устраивающиеся по краям длинного стола, двигаются тише, но скрип стульев под ними просто оглушает.
В напряжённой тишине кто-то первый вздыхает слишком громко, кто-то шелестит бумажкой — это как прорыв, возвращаются звуки, едва уловимый шёпот крепнет до твёрдых голосов.
Стараясь не вслушиваться, вынимаю из сумки листы. Они слегка помяты спящей там Пушинкой, она сладко зевает и переворачивается на другой бок. Вот кому везёт: спит, сколько хочет, прячется. Мне бы сейчас такую сумку, в которой можно скрыться от обсуждений меня и Арендара, вероятности моего избрания в жёны или перехода в статус любовницы. Даже здесь, в аудитории, ни на минуту не дают забыться!
— Кхм, можно? — смутно знакомый парень осторожно обходит гвардейца и присаживается между ним и мной. — Привет, Валерия, надеюсь, ты меня помнишь.
Он выкладывает из сумки и педантично выравнивает листы, ставит с правой стороны чернильницу. Расцепив два связанных ниткой пера, выкладывает их параллельно листам и снова обращается ко мне:
— Вспомнила? Мы встретились в первый день твоего появления.
— Честно говоря, за последнее время столько всего произошло…
Его глаза печально тускнеют, и голос звучит не так бодро: