ночам раздаются вокруг?», «Почему иногда ты выглядишь и ведешь себя как чудовище?». Это никого не касалось. Местные жители считали их ангелами и на холм не совались – то ли из страха, то ли из почтения.

«Ангелы. Ха!» – возмутился Мэддокс. Его ногти удлинились, и он вонзил их в подоконник. Будапешт – город необычайной красоты, сочетающий в себе очарование старины и современные удовольствия, но воин всегда чувствовал себя отрезанным, отторгнутым от всего этого – Крепостного района с величественным Будайским замком, наводненных людьми улиц и улочек, баров и ночных клубов, уличных торговцев с лотками, полными овощей и фруктов. Это неприятное ощущение отчужденности угнетало его. Вероятно, оно исчезло бы, если он хотя бы раз побывал внизу, но, увы, в отличие от остальных, ему приходилось безвылазно сидеть в замке. Самое большее, что он мог себе позволить, – прогулка по примыкающему к крепости лесу.

Ногти Мэддокса стали еще длиннее и почти превратились в когти. «Ударь стену! – приказал Насилие. – Сломай что-нибудь! Круши, убивай!» Он был бы рад прикончить богов. Всех до единого. Одних обезглавить, другим голыми руками вырвать их черные, гнилые сердца.

Демон заурчал в знак одобрения.

«Еще бы ты не урчал, – с отвращением подумал Мэддокс. – Ты всегда радуешься, когда речь заходит о том, чтобы пустить кому-нибудь кровь, причем совершенно не важно, кому именно». Нахмурившись, он удостоил небо еще одного полного ненависти взгляда.

Целая вечность отделяла воинов от той истории с ларцом, но Мэддокс прекрасно помнил, как все было. Реки крови, крики, стоны, смерть, разложение… Опьяневшие от крови злые духи разрывают и пожирают разбросанные повсюду трупы.

Потом в него вселили демона Насилия, и его сознание погрузилось в сумерки. Исчезли звуки. Он почти ничего не видел и не чувствовал. Когда наконец очнулся, пробуждение было страшным: он был весь в крови, а у его ног билась в предсмертной агонии Пандора. Мэддоксу было не совсем понятно, почему его настолько потрясла ее смерть – то ли потому, что это была женщина, то ли из-за того, что она была из своих, но он так и не смог простить себе содеянного. Образ умирающей воительницы преследовал его, вызывая боль и раскаяние.

Именно тогда, стоя над ее бездыханным телом, он поклялся себе, что впредь ничего подобного не случится, что он научится противостоять приказам демона. Но поздно. Когда Верховный бог Зевс узнал о смерти воительницы, он рассвирепел и наслал на несчастного еще одно проклятие: каждую полночь он будет умирать, подобно Пандоре, – от шести ударов мечом в живот. Но если она мучилась несколько минут, то его пытка будет длиться вечность.

Мэддокс сжал зубы, пытаясь подавить очередную вспышку злобы. «Не ты один в этих стенах страдаешь», – напомнил он себе. Остальные воины тоже были одержимы злыми духами. В Торине воплотилась Болезнь, в Люсьене – Смерть, в Рейесе – Боль, в Аэроне – Ярость и, наконец, в Парисе – Разврат.

«Почему мне не достался Разврат? Я бывал бы в городе, знакомился с женщинами, упивался каждым звуком, каждым прикосновением», – порой думал Мэддокс. Он опасался появляться среди людей – не был до конца уверен в себе, в том, что сумеет совладать с демоном. Кроме того, если он вдруг не успеет вернуться домой к полуночи, его мертвое, окровавленное тело кто-то может найти и похоронить или, хуже того, сжечь… И самое страшное, что это все равно не будет концом. Если бы нечто подобное могло положить конец его земным страданиям, он уже давно позволил бы поджарить себя в яме или выпрыгнул бы из самого высокого окна крепости. Но нет. Что бы он ни сделал – обугленный, изувеченный, с болью во всем теле, – он все равно очнется вновь.

– Перестань пялиться в окно! – прервал его мрачные мысли Торин. – Неужели тебе совсем не интересно, что я хочу тебе сказать?

Мэддокс моргнул:

– А, ты все еще здесь…

Торин повел бровью:

– Видимо, ответ на мой вопрос – «нет».

– Мне хреново.

– Кончай ныть! Я должен тебе кое-что показать. Это очень важно. Идем. По пути объясню. – С этими словами Торин повернулся и ушел из зала.

Мгновение поколебавшись, Мэддокс последовал за другом. «Торин сказал, чтобы я кончал ныть. Да, именно это я только что и делал», – подумал он. Мрачная веселость и любопытство вытеснили сплин и апатию. «Что же все-таки, черт возьми, случилось?» – пронеслось в его голове.

Он продублировал этот вопрос вслух.

– Наконец я слышу в твоем голосе интерес.

– Не приведи бог, если это одна из твоих идиотских шуточек!

Торин очень любил розыгрыши. Например, однажды, когда Парис заявил, что в городе перевелись хорошенькие девушки, он закупил несколько сотен резиновых женщин, надул их и рассадил по всей крепости. Таким образом Торин спасался от скуки.

– Очень мне надо шутить над человеком, – отрезал Торин не оборачиваясь, – у которого нет чувства юмора.

У Мэддокса его действительно не было.

Они шли по длинному полутемному коридору. Хотя в замок давно провели электричество, часть помещений, в том числе этот коридор, по-прежнему освещались факелами. Они были укреплены на каменных стенах старинной кладки с помощью специальных держателей, и в их неверном, пульсирующем свете казалось, будто пространство населено духами и тенями. Замок, в котором жили воины, – Обитель проклятых, как его в шутку окрестил Торин, был