отдельные недоработки на потустороннем фронте. И вот как-то и до Пушкина нашего добрались нечистые злые силы.
А дело было так. В сумерки дело было. И луна с неба куда-то подевалась, словно бес ее утянул. И еще дождина хлещет, будто из адского ведра. Мало кто из людей в такую ночь по городу шастает. Ну разве Гоголь только.
И вот, значит, раздается стук в Пушкинскую дверь. По адресу Мойка, 12. А так случилось, что в тот день Пушкин был совсем один. Все его денщики кто в отпусках, кто в отгулах, кто на барщине в имении, кого в рекруты забрили. Пришлось Пушкину самому идти дверь открывать.
– Кто там? – спрашивает Пушкин через дверь.
– Кто, кто… Писатель Булгаков, вот кто, – отвечают из-за двери. Голосом таким противоестественным. Где-то даже замогильным.
– Писатель Булгаков? Не знаю такого.
– Из Москвы… я, далеко… живем.
Пушкин сдвинул щеколду, открыл дверь. Наверное, потому открыл, что мало кому в храбрости уступает наш Пушкин. Именно в этом, думаем, дело.
И вот заходит в дом этот самый Булгаков. А с ним еще кто-то. Оба в черных дождевиках до пола, с низко надвинутыми капюшонами. А второй, Булгаковский дружок который, еще кто-то странно так покачивается, будто ноги его на земле плохо стоят… или вовсе не стоят.
– Устали мы очень… – заговорил Булгаков, с трудом мертвенно-бледные губы разлепляя. – Из Москвы долго добирались, трудно… Все по ночам… Нет ли у тебя, Пушкин, чего-нибудь перекусить… мясного… – Булгаков шумно сглотнул, – с кровью!!!
– И выпить, – добавляет второй голосом невнятным, как у пьяного… или как у мертвеца. – Да, выпить… Горячего!!!
И тут вдруг вспомнились Пушкину слова Авдеевой, в ночь на рождество ему сказанные. «Ежели, – говорила Авдеева, – придет к тебе кто на Мойку двенадцать в ночь безлунную и назовется писателем Булгаковым, напои его и тех, кто с ним заявится. Но не чем попало пои, а чем тебе скажу. И это самое, чего сейчас скажу, всегда наготове держи. В буфете!»
– Да, да, конечно! Накормлю! – деланно-бодрым голосом говорит Пушкин, дверцу буфета дрожащей рукой открывая. – Хлебнем сначалу для аппетиту… сначала для аппетита… Это что-то вроде аперитива, да! – Достает бутыль, два стакана. Разливает до краев, по краю стаканов стуча бутылочным горлом и приговаривая: – Для аппетита… аперитив. Аперитивчик, как я его называю.
А достал Пушкин из буфета бутыль с эстрагонным уксусом, по рецепту Авдеевой сварганенному. Вот по такому:
Взять 200 г свежего эстрагону, 5 луковиц
– Это можно, – сели за стол гости, руки потирая. – Аперитиву, да, можно. Мы в Москве своей аперитивы уважаем. А потом сразу – мясо с кровью!
– Ну, ребятушки, – говорит им Пушкин, – подняли бокалы и залпом их осушили. За Москву вашу черно… э-э, белокаменную, за кровь теплую и мясо сочное! А опосля будет вам в награду полуштоф крови. Да что там полуштоф! Ведро крови будет!
И вот под такие сладкие, заманчивые слова маханули эти двое залпом эстрагонного уксуса.
И тут же за горла свои похватались да на пол стали сползать, хрипя.
– Ага, демонские отродья, не нравится! – закружил вокруг них Пушкин, тростью потрясая. – А ну кыш отсюда! Изыди, нечисть!
И давай выпирать негодяев из дома, тростью себе помогая. Сперва выпер Булгакова, потом дружка его темного. И обоим придал ускорение по- пушкински могучими пинками. И криком их припечатал, прежде чем дверь захлопнуть:
– Убирайтесь в свою Москву, в приют потусторонней нечисти, в обитель зла и хоррора!
И захлопнувши наконец дверь, сказал громко, глядя на портрет Авдеевой, в углу висящий:
– Верно ты говорила, Екатерина Алексеевна – в Москве одна нечисть и проживает. Как есть одна только нечисть…
16. Петербурхские тайны
Перевели наконец на русский язык роман Эжена Сю «Парижские тайны». А Пушкин его прочитал. И загорелся идеей. Все, говорит, иду на дно.
– Потом, – сказал, – напишу «Петербурхские тайны». Больше прежнего прославлюсь в веках. Оденемся, господа, простолюдинами, подучим язык петербурхского отребья, отправимся на самое дно и найдем себе приключений. Кто со мной, кто не трус?
С ним пошли двое: Баратынский и Денис Давыдов. А куда же в такие дела без бравого гусара!
– Это дельце по мне! – кричал Давыдов, засовывая за пояс пистолеты. – Славная завагушка, лихие товарищи, кгасавицы нагодные! Будь я пгоклят!
Нарядились они извозчиками, бороды прицепили и отправились в окрестности Сенной, где самое дно и есть. И там – прямиком в трактир, по всему Петербурху известный своей отборной гнусностью.
Зашли. А там – то, что нужно. Все тонет в табачном дыму, отовсюду звон стаканов, хриплый хохот, крики, ругань. И подонок на подонке. Такие омерзительные рожи, что рука сама тянется к ножам и пистолетам. Женщины – одна другой развязнее, непристойнее, потасканнее. В одном углу играют в карты, в другом кого-то бьют, в третьем темные личности обсуждают грязные делишки.
