Затем старик медленно и кропотливо начал выводить что-то, в чем я вскоре узнал карту – о да, даже в те смутные дни мы уже пользовались примитивными картами, пусть современный человек и не смог бы как следует разобраться в наших символах.
Прошло немало времени, и, когда старик закончил свой рассказ, уже наступила полночь. Однако теперь картина стала полностью мне ясна. Мне предстояло пройти по маршруту, отмеченному на карте, вниз по узкой долине, где лежала деревня, пересечь плато, затем преодолеть несколько неровных склонов и еще одну долину – и тогда я должен был оказаться перед обиталищем твари, похитившей мою женщину. В том месте на карте старик нарисовал что-то похожее на бесформенную хижину с множеством странных значков, выведенных алой краской. Указав на них, а затем на меня, он покачал головой и вновь разразился теми криками, что, похоже, служили у них обозначением опасности.
Затем они попытались отговорить меня от похода, но я с решимостью взял кусок шкуры и мешочек с едой, что они сунули мне в руки (это был в самом деле странный народец для той эпохи), схватил свой топор и двинулся в безлунную тьму. Но мое зрение было острее, чем способен представить современный разум, а умение ориентироваться на местности не уступало волчьему. Лишь раз посмотрев на карту, я мог выбросить ее прочь и безошибочно прийти к нужному месту, но я все равно сложил ее и сунул себе за пояс.
Я изо всех сил спешил в звездном свете, совершенно не остерегаясь никаких зверей, что могли искать свою добычу – будь то пещерные медведи или саблезубые тигры. Время от времени я слышал, как гравий скользил под подушечками чьих-то пробирающихся украдкой лап, замечал свирепые желтые глаза, горящие в темноте, и смутно улавливал скрытные формы. Но я продолжал неуклонно идти вперед, слишком отчаявшийся, чтобы позволить какому-то зверю, каким бы страшным он ни был, преградить мне путь.
Я пересек долину, взобрался по хребту и выбрался на широкое плато, изрезанное оврагами и засыпанное валунами. Пройдя через него, я начал в предрассветной темноте спускаться по коварным склонам. Кажущиеся бесконечными, они уходили длинным крутым скатом вниз, где их подножия терялись во тьме. Но я спешно продолжал спуск, не останавливаясь даже чтобы обвязаться веревкой из сыромятной кожи, что висела у меня на плечах. Я всецело положился на свою удачу и умения, веря, что они позволят мне добраться до цели, не свернув себе шею.
А едва рассвет озарил вершины белым свечением, я вошел в широкую долину, протянувшуюся между двух громадных утесов. В том месте восточная и западная ее стенки находились далеко друг от друга, но книзу утесы сближались, и долина словно бы превращалась в огромный веер, сужающийся к югу.
Ее ровное дно пересекал извилистый ручей. То тут, то там росли деревья, а вместо подлеска стелился ковер из высокой травы, несколько суховатой в это время года. Вдоль ручья, где растительность была особенно буйной, бродили мамонты, напоминавшие своим видом заросшие горы из плоти и мускулов.
Я обошел их по широкой дуге – эти громадины были слишком велики, чтобы с ними справиться, и, слишком уверенные в своей силе, не боялись ничего на свете, кроме одной вещи. Они наклоняли вперед свои большие уши и грозно поднимали хоботы, когда я подходил чересчур близко, но нападать не пытались. Я быстро бежал среди деревьев, и когда достиг места, где скалы смыкались, солнце еще не взошло над восточной стенкой, лишь обрамив ее сверху золотистой рамкой. Ночной переход совершенно не отразился на моих мышцах. Я не чувствовал усталости, но ярость моя не ослабевала. Я не знал, что находилось за этими скалами, и не желал об этом гадать. Места в моем разуме хватало только багровой ярости и жажде убийства.
В сплошную стену скалы не соединялись: в месте стыка они не встречались вплотную, а оставляли между собой проход в несколько сотен футов шириной. Через него можно было попасть во вторую долину – или скорее продолжение первой, которая вновь расширялась, стоило войти в этот проход.
Скалы быстро отдалялись на запад и на восток, образуя огромную стену вокруг просторной овальной долины. Она тянулась голубоватым ободом, непрерывным, за исключением узкого просвета, в котором виднелось ясное небо и который, очевидно, обозначал место еще одного прохода с южной стороны. По своей форме долина напоминала большую бутылку с двумя горлышками.
Проход, по которому я сюда попал, был скрыт деревьями, густо росшими на протяжении нескольких сотен ярдов, после чего уступали место полю темно-красных цветов. А еще через несколько сотен ярдов я увидел странное сооружение.
О том, что я увидел, мне следует рассказать от лица не только Ханвульфа, но также и от лица Джеймса Эллисона. Ибо Ханвульф лишь смутно понимал то, что предстало его взору, и совершенно не мог этого описать. Будучи Ханвульфом, я ничего не смыслил в архитектуре. Из людских жилищ я видел одни шатры из конских шкур, что ставили мои соплеменники, да крытые соломой мазанки горного народца и прочие, столь же примитивного характера.
Поэтому как Ханвульф я могу лишь сказать, что увидел огромную хижину, чья конструкция лежала за пределами моего понимания. Но как Джеймс Эллисон я осознаю, что передо мною стояла башня футов семидесяти высотой, построенная из необычного зеленого камня, хорошо отполированного и покрытого неким веществом, благодаря чему создавалось ощущение ее полупрозрачности. Она была цилиндрической формы и, насколько я видел, не имела ни окон, ни дверей. На высоте около шестидесяти футов основная часть строения заканчивалась, и оттуда начиналась еще одна башенка, венчавшая его. Эта башенка, значительно уступавшая в обхвате основной, была окружена чем-то вроде галереи с зубчатым парапетом и имела и двери со странными арками, и окна, что были заперты на засовы – я видел это даже оттуда, где в тот момент находился.
И больше ничего. Ни единого признака того, что там живут люди. Как и по всей долине. Но я не сомневался, что этот замок был тем самым, что
