Когда Буэнавентура переехал в новый дом, то поначалу чувствовал вину за свою расточительность – иначе трудно было назвать этот его каприз. Он ежедневно напоминал Ребеке: «Попрошайничать – порок, не давать милостыню – добродетель» – и велел все время носить с собой связку ключей, прицепив ее к поясу платья. Ребека обязана была следить за расходом вина, сахара, оливкового масла и ветчины, что потребляли в доме. Запасы хранились под надежным замком в кладовых рядом с кухней.

Окорока из Вальдевердехи Буэнавентура поначалу развешивал в кухонных шкафах на бронзовых крюках. Там их выдерживали еще лет пять-шесть, а под ними стояли специальные емкости из латуни, куда медленно сочилась мутноватая питательная влага. Потом это масло переливалось в бочонки и использовалось для приготовления жаркого и других блюд.

Но вскоре после переезда Буэнавентура стал бояться, что окорока могут украсть, и велел Ребеке хранить их у себя в шкафу, рядом с туалетами из Парижа и кружевным нижним бельем. И потому, сколько бедная Ребека ни старалась отбить запах ветчины, рассовывая по полкам шкафа букетики жасмина, сколько ни опрыскивала нижние юбки и белье апельсиновой водой, – когда она появлялась в столичном обществе, от ее одежды исходил запах копченого окорока, не оставлявшего никаких сомнений в том, каким образом ее муж нажил себе состояние.

У Ребеки был мягкий характер, однако порой в этой куколке, причесанной под Мэри Пикфорд, просыпался бунтарский дух. В доме Мендисабалей нельзя было даже мусор выбросить без распоряжения Буэнавентуры. Нечаянно разбитую тарелку или треснутый стакан и то нужно было сохранять, пока Буэнавентура не проверит, можно ли их выбросить, потому что велся учет всему, что приходило в негодность. Ребека и слуги так боялись его вспышек ярости, что, когда разбивалось что-нибудь из посуды, они тщательно склеивали кусочки и снова ставили в кухонный шкаф.

Однажды Буэнавентуре для крупной сделки по продаже трески понадобилась ссуда, и он пригласил на ужин президента Королевского банка Канады, которому Ребека подала дымящийся кофе в склеенной тайком чашечке французского фарфора. К несчастью, от горячего кофе клей растаял, и чашечка развалилась прямо на коленях у президента, залив брюки черными разводами от кофе и ошпарив ему яйца. Ребека, увидев, как тот сморщился от боли, нежно улыбнулась и сказала, не теряя присутствия духа:

– Как вы могли заметить, сеньор президент, в этом доме царит режим строжайшей экономии, и мы ничего не выбрасываем, – именно это и должно убедить вас, что мой муж достоин доверия Королевского банка Канады.

Первый раз Буэнавентура и Ребека ездили в Испанию в 1927 году. В Мадриде они взяли напрокат лимузин «бентли» с шофером в униформе и покатили на юг, в Вальдевердеху.

Буэнавентура отказался от предложения переночевать в живописном доме своих тетушек, где на окнах стояли горшочки с геранью, а в патио все так же бил маленький фонтан. После обильного обеда он решил сразу же отправиться в выжженные солнцем степи Эстремадуры. Они проехали в «бентли» долину реки Тахо и, не останавливаясь, добрались до монастыря Святой Девы Гвадалупской, высоко в горах Оретана. Там они с Ребекой провели неделю, и такое путешествие повторяли каждые два-три года в течение всей своей жизни.

Поскольку Буэнавентура располагал средствами, он решил отреставрировать монастырь иеронимских монахов. Четыреста лет назад множество конкистадоров, получив благословение приора, отправлялись оттуда завоевывать Новый Свет. Трухильо, деревня, где родился Франсиско Писарро – предок Буэнавентуры, находилась неподалеку, и Писарро тоже, прежде чем отправиться в Перу получил благословение в Гвадалупском монастыре.

Буэнавентуре нравилось жить в той самой спартанской келье, куда в XVI веке король Карл V удалялся предаваться размышлениям: бродить по обители, построенной в стиле «мудехар», купаться в ледяной воде водоема и опорожняться в роскошный унитаз из белого фарфора, без всяких запахов, который он подарил монахам. Монастырь был единственным строением в округе с современным водопроводом, и монахи установили для унитаза подмостки, покрытые камчатой тканью под названием «Сердце Иисуса», а вокруг него сделали занавески из той же ткани, дабы уберечь задницу своего благодетеля от ледяного дуновения сьерры, которое по ночам проникало сквозь жалюзи.

Ребека возненавидела этот монастырь. Монахи побелили стены келий и заделали прорехи на крыше, похожей на решето, но у них не было системы центрального отопления, и они пользовались угольными жаровнями. Стены и пол кельи, где жила Ребека, по ночам были такими холодными, что покрывались толстым слоем инея, который не таял ни от пламени свечей, ни от тепла жаровни. Ребека была уверена, что это душа развратного монаха, который умер много лет назад, в темноте забирается к ней в постель. Поэтому она спала не раздеваясь и ни разу не помылась за всю неделю, что провела в монастыре.

Ребека была замужем уже десять лет, и, хотя она не была влюблена в Буэнавентуру, как прежде, ей нравилось жить с ним, – ведь он был человек могущественный. Когда их приглашали на праздники в Сан-Хуане и оркестр начинал играть какой-нибудь пасадобль, например «Поцелуй», где были такие слова: «Поцелуй моей Испании каждая женщина хранит глубоко в своем сердце», – или другой, где говорилось: «Смуглая ножка, легкий шаг, я оберну твою прекрасную ножку своим плащом, как драгоценную реликвию», – Буэнавентура, одетый во фрак, подходил к Ребеке, сверкая белоснежными складками манишки, и приглашал ее танцевать. Когда Ребека чувствовала, как он обнимает ее за талию, будто корабельную мачту, как ее рука ложится на его плечо морского пехотинца, то все сомнения относительно ее брака исчезали. Обнявшись в танце, они лавировали между другими парами, а подруги посылали ей вдогонку завистливые взгляды, которые падали возле нее, будто мертвые птицы.

Но пришел день, когда она поняла, что устала от Буэнавентуры. Он был отъявленным эгоистом, он никогда не принимал всерьез ее артистическое призвание. Они прожили в новом доме уже два года, и она вела себя как идеальная супруга, а он ни разу не разрешил ей пригласить своих друзей. Павел тоже перестал приходить к ним, и Ребеке было не с кем танцевать. Детей у нее, в двадцать шесть лет, все не было, и она умирала от скуки.

Пока строился дом, Павел бывал у них часто. Но когда работа была закончена и Мендисабали переехали, он перестал ее навещать. В последнее время он много болел и был мрачен более обычного. Ходили слухи, что спроектированные им дома рано или поздно оказывают дурное воздействие на своих жильцов, и те в конце концов сходят с ума. Братья Бен, например, известные в Сан-Хуане как «Братья Бразерс», владельцы телефонной компании, чувствовали себя так прекрасно в новом доме у лагуны Аламарес, что вообще перестали выходить на улицу. Они думали, что, общаясь со своими клиентами по телефону, смогут реншть все необходимые вопросы, и скоро стали банкротами. Правительство экспроприировало компанию, и дом, спроектированный Павлом, они отдали на снос, чтобы продать землю, на которой тот был построен.

Семейство Калимано, могущественные владельцы гасиенды в Гуаяме, которые занимались разведением ирисов и водяных лилий в японском пруду у себя в имении, забыли модернизировать производство и снабдить новые мельницы стальным оборудованием и паровыми мельничными жерновами, что было совершенно необходимо для поддержания непрерывного процесса цветения их продукции. Сахарная компания «Дорада» стала производить все меньше и меньше сахара, и владельцы были вынуждены покинуть свой дом. В ужасном 1926 году на мировом рынке случился обвал в сахарном производстве. Тонна сахара, за которую в 1920 году давали 235,87 доллара, в 1926-м стоила 83,31. Кошельки сахарных баронов отощали, и они уже не могли позволить себе жить в роскоышых особняках. Они пропадали один за другим, а их дома исчезали. Некоторые особняки сгорели при загадочных обстоятельствах, и ходили слухи, что хозяева подожгли их специально, чтобы получить страховку; другие скрылись, чтобы не отдавать кредиты.

Павел, чтобы забыть свои горести, пристрастился к настойке цвета мальвы, сделанной из свеклы. Он гнал ее сам в подвале своего дома, по рецепту бабушки-чешки, и от этого чувствовал себя ближе к своим корням. Архитектурно-строительную компанию он забросил и вообще перестал работать. Он велел окружить шале, где он жил в одном из пригородов Сан-Хуана, каменистым рвом, чтобы никто не мог прийти к нему в гости.

Однажды утром он, полупьяный, сел в машину, чтобы поехать в центр города, но мотор не завелся. Павел вышел из машины, открыл капот и попытался завести мотор, постучав по нему молотком и призьшая на помощь всех кафкианских демонов, но мотор молчал. Тогда он несколько раз повернул рукоятку, не думая, что мотор заведется. Но машина вдруг сорвалась с места и сбила его с ног рядом с телефонной будкой. Эта черная будка стала его единственным памятником. Люди боялись сглаза, и потому никто не пришел на похороны. Власти похоронили его в общей могиле муниципального кладбища, и только Ребека решилась подойти к могиле, чтобы положить на нее цветы.

Через некоторое время после смерти Павла Ребека поставила Буэнавентуру в известность о том, что она больше не может с ним жить. Однажды вечером, после ужина, кусая губы и пряча лицо, обрамленное кудряшками а-ля Мэри Пикфорд, она сказала ему, что уходит. Губернатор Орасе Тоунер, который приходился другом дедушке Ребеки, дону Эстебану Росичу, предложил ее отцу, Аристидесу Арриготии, должность в Атланте, и она убедила отца принять это предложение. Маделейне Росич, ее мать, только и мечтала о том, чтобы вернуться в Соединенные Штаты. Ребека решила, что поедет с родителями к дону Эстебану, который был в преклонных годах, и будет жить вместе с ними в большом доме, украшенном огромным портиком с белыми колоннами в конце авениды, обсаженной вековыми красными деревьями. Буэнавентура не мог в это поверить. Ему и в голову не приходило, что Ребека может когда-нибудь уйти от него.

– А что будет с нашим прекрасным домом? – задал он единственный вопрос, который пришел ему в голову.

– Честно говоря, не знаю, – сказала Ребека, зевая от скуки. – Может, он подойдет под кладовые, где можно будет засаливать треску или коптить окорока. – И она стала укладывать в чемоданы свои газовые туники, атласные туфельки и сборники стихов.

Оставшись один, Буэнавентура заболел. На следующий день он был не в состоянии идти на работу, и впервые за все годы, что жил на Острове, у него не было сил встать с кровати. Неделю он не мылся, не брился и не одевался. Он лежал под простынями, похожий на умирающего моржа, и шевелился только для того, чтобы прихлопнуть очередную муху. Он не мог ходить по дому, где все напоминало ему о Ребеке – от террасы с позолоченной мозаикой до кровати в форме лотоса из резного металла. Через неделю он не выдержал. Он встал, помылся, оделся, выбрил заросли волос в ушах и отправился в Атланту просить у Ребеки прощения и умолять ее вернуться.

В тот самый день, когда к ней приехал Буэнавентура, Ребека поняла, что беременна. Она считала себя не вправе скрывать это от отца ребенка, и сказала Буэнавентуре. Тот был в восторге. Он обнимал и целовал ее и обещал, что в будущем она, если возвратится с ним на Остров, сможет устраивать свои артистические вечера сколько захочет. Ребека согласилась. Ее родители тоже обрадовались примирению – они не теряли надежду, что это временный разрыв, – и через несколько недель воссоединившаяся семья погрузилась на пароход, который повез их обратно в Сан-Хуан. Ребека победительницей вернулась в дом на берегу лагуны под руку с Буэнавентурой и с тех пор правила в нем как хозяйка и госпожа.

Буэнавентура чувствовал себя таким счастливым, что старался угодить Ребеке во всем. В доме на берегу лагуны поэтические и музыкальные вечера чередовались с дипломатическими приемами. Ребека приглашала своих друзей еженедельно, приходили ее подруги в газовых нарядах с вышитыми на них цветами и друзья в бархатных костюмах и галстуках из яркого шелка. Они сидели на террасе, окутанные фиолетовым туманом, который поднимался над лагуной по вечерам, и говорили о поэзии, музыке и театре. Иногда они подшучивали над друзьями Буэнавентуры – адвокатами, политиками и коммерсантами, которые приходили поужинать, одетые в темный габардин, с непременной болтающейся на брюхе золотой цепочкой от часов размером с луковицу, которые отмеряли время в жилетном кармане. Порой артистические вечера Ребеки затягивались до рассвета, но Буэнавентура был счастлив, что она вернулась, и никогда этому не препятствовал.

Ребека много писала. Она часто спускалась в подвал и пила воду из источника, чтобы напитать свое вдохновение. Ее друзья тоже писали стихи, они