в тот момент, когда профессор Керенски увидел, как Эстефания переступает порог школы, он выделил ее из всех учениц. Он всегда ставил нам ее в пример: когда ученицы делали упражнения на растяжку ног или не могли как следует оторвать ногу от пола, делая гран жете, профессор просил Эстефанию выйти на середину зала и показать всем, как нужно «взлетать, словно лебедь». Вряд ли это потому, что она танцевала лучше всех. Керенски выделял ее из всех, потому что у нее были волосы цвета красной герани и она напоминала ему его мать, русскую княгиню.

Однажды я пришла в студию рано и услышала, как за дверью Тамара и Андрей о чем-то горячо спорят. Андрей настаивал на том, что он будет танцевать па-де-де в «Лебедином озере» с одной из своих наиболее «продвинутых» учениц.

– Коронный номер всего балета – адажио, Дуэт влюбленных, ты не можешь танцевать его, потому что ты слишком растолстела, – говорил он раздраженно. – В жизни такого не было, чтобы адажио танцевали две балерины, ни один уважающий себя мэтр такого бы не допустил. А для меня, как ученика Баланчина, это уж совсем было бы стыдно. Единственное, что можно сделать, – я буду танцевать адажио с одной из моих учениц.

Тамара заплакала. Если Андрей появится на сцене с любой из учениц, разразится скандал такой силы, что на следующий же день родители явятся всей толпой в школу и заберут дочерей.

Профессор Керенски был очень сердит, но в конце концов нашел способ решить проблему. Если он не может танцевать адажио, значит, это сделает кто- нибудь другой. В тот же вечер он отправился в квартал Мачуэло-Абахо, один из пригородов Понсе, и посмотрел там нескольких подростков, мальчиков из небогатых семей. Некоторые из них играли в баскетбол в команде квартала, и он собрал их на спортивной площадке. Он велел им пробежать три километра и потом прыгать через скакалку, чтобы проверить физическую форму. В результате он выбрал Тони Торреса, светлого мулата с тонкими чертами лица, которому было пятнадцать лет.

– Пожалуйста, приходи завтра утром в Школу балета Керенски, – сказал он. – Скоро у нас спектакль в театре «Ла Перла», и мне нужен помощник, чтобы двигать декорации и переносить осветительные приборы. Я тебе хорошо заплачу.

Тони был очень красивый мальчик. Он был похож на бронзовую греческую статую – с вьющимися волосами, совершенными пропорциями и бронзовой кожей, будто отполированной волнами за те века, что статуи пролежали на дне Эгейского моря. Однако профессор Керенски выбрал Тони не за его внешние данные, а потому, что это был единственный более или менее женственный мальчик среди спортсменов, которых он видел в последнее время.

– Это самый замечательный партнер для девочек из хороших семей Понсе, – сказал он Тамаре с иронией. – Танцуя принца в «Лебедином озере», он ни для кого не будет представлять никакой угрозы. Так что папеньки наших учениц могут спать спокойно.

Несколько недель профессор Керенски занимался с Тони, разучивая с ним партию принца. Профессор упростил некоторые па, чтобы обучение шло как можно быстрее, но думаю, он сделал это с большим сожалением. Он представлял себе, что скажут его друзья, которые время от времени приезжали к нему из Нью-Йорка: «Андрей не танцует принца в „Лебедином озере' потому, что в этом городе воробьев, куда он подался, даже Баланчин казался бы селезнем. Он вынужден был натаскать какого-то местного гомика, чтобы тот его заменил». Андрею было бы трудно вынести все эти насмешки.

– Партнер примы-балерины в «Лебедином озере» – не больше чем вешалка, – терпеливо объяснял Керенски Тони в первый день репетиций. – Тебе нужно держать Одилию за талию, чтобы помочь ей сохранять равновесие, и поднимать ее так, будто поднимаешь перышко, а не слона. Пожалуйста, не поворачивай ее, ухватившись за бедра, это же не цыпленок, жаренный на решетке.

Один раз он сказал Тони, чтобы тот не брился и не сбривал волосы на груди, потому что решил добавить в программу «Жар-птицу» Стравинского, и Тони будет танцевать там главную роль. Для этой роли Тони должен выглядеть как можно более мужественно, и его юношескую утонченность придется маскировать.

Тони был чувствительный мальчик, и поначалу его задевали насмешливые замечания профессора Керенски. Но потом он решил не придавать им значения, поскольку получил уникальную возможность выступать в театре «Ла Перла». Он надеялся продолжить обучение в Школе балета после спектакля и, хотя работал консьержем, рассчитывал договориться на службе, чтобы его отпускали на занятия. Его мечтой было жить в Нью-Йорке и работать в каком- нибудь кабаре или в кордебалете одного из театров Бродвея. Когда в его семье узнали, что он будет танцевать две заглавные партии в спектакле Керенски, все припши в восторг и как могли поддержали его. Тони приобрел яростных поклонников в лице обитателей Мачуэло-Абахо. Весь квартал восхищался им, как будто он совершил нечто героическое, потому что впервые житель этого квартала участвовал в таком значительном культурном событии, как спектакль в театре «Ла Перла». Когда афиши с портретом Тони Торреса появились по всему городу – на фонарных столбах, на заборах, на стенах домов, – обитатели Мачуэло-Абахо срывали их и уносили домой, чтобы повесить у себя в комнате.

Однажды вечером Баби пришла в школу посмотреть, как я занимаюсь. Профессор Керенски подошел к ней и стал говорить, что у меня есть данные и что, вполне вероятно, из меня может выйти хорошая балерина. Он предложил по окончании общеобразовательной школы высшей ступени не отдавать меня сразу в университет, а дать мне возможность год-другой посвятить себя балету целиком. Он наверняка хорошо подумал, прежде чем решать, что делать с моей жизнью. Он был намерен взять меня под свое покровительство и хотел рекомендовать меня в престижную Школу американского балета в Нью-Йорке, где у него было много друзей. Когда я это услышала, сердце у меня чуть не выпрыгнуло от радости. Я что угодно готова была сделать, лишь бы стать ведущей балериной.

По дороге домой Баби разразилась потоком брани в адрес профессора Керенски.

– Только через мой труп ты не пойдешь в университет, – сказала она мне. – Я не для того всю жизнь уродовалась, катая сыры из кислого молока и утюжа карамельные десерты, чтобы ты в результате всего «взбивала суфле» среди этих шавок на «Радио-сити».

Подобные строгости меня удивили. Однако я училась в последнем классе школы высшей ступени и была так же упряма, как Баби. Я знала: если захочу, все будет по-моему, и никто не сможет заставить меня поступать в университет, если мне этого не захочется.

Наконец наступили декабрьские каникулы, и мы, используя все свободное время, каждый день репетировали в студии. Репетиции шли успешно, и все были полны энтузиазма. Профессор Керенски был одержим хореографией как таковой, и каждое произведение ставил в собственной оригинальной манере. Нам было не под силу исполнить весь балет целиком, только отдельные сцены, и каждая имела свою сценическую версию. «Лебединое озеро» – балет длинный, и у нас не было балерин, которые справились бы с такими трудными партиями. Андрей передал занятия в руки Тамары и долгие часы проводил, запершись у себя в комнате, сидя на полу и слушая фонограммы балетной музыки.

– Хореография – самое тяжелое испытание, на которое обречен танцовщик, – говорил он. – Движения должны исходить из души, только тогда они станут явлением искусства.

Все вместе мы отправились к портнихе: очень толстой сеньоре, которая жила на улице Виктории, – она сняла с нас мерки. Профессор тщательно проследил за всеми деталями костюмов: он опасался, что короны из бижутерии, крылья из кружевного тюля и особенно нижние юбки из кринолина, которые так любили жители Понсе, будут затруднять движения балерин и сделают девочек неповоротливыми и неловкими. Керенски особо настаивал на том, чтобы у всех лебедей кордебалета в «Лебедином озере» были совершенно одинаковые костюмы. Иначе, когда мамаши исполнительниц будут общаться между собой, а это неизбежно, то начнется: «У вашей девочки пачка должна быть пожестче» – «А у вашей крылышки повоздушнее», – что приведет в конечном итоге к полному разнобою и испортит всю картину.

Профессор Керенски поручил Эстефании партию Одетты, белого лебедя, а мне – партию Оди-лии, черного лебедя. Каждая должна была приготовить костюм лебедя с одинаковым плюмажем. Из-за чего возникли конфликты: плюмажи стоили довольно дорого, а наши родители не хотели очень уж тратиться на костюмы, так что пришлось прибегнуть к поцелуям и уговорам. У обеих были маски: у Эстефании из белого атласа, у меня – из черного, – в виде изящных овалов с прорезями для глаз. Но самый яркий костюм из всех был, конечно, у Тони Торреса в «Жар-птице». Профессор Керенски сам нарисовал его в стиле Марка Шагала, который делал эскизы к балету Стравинского в постановке «Метрополитен-опера». Он состоял из золотистого трико и плаща из красных перьев, который ниспадал с плеч, словно огненный водопад. Золотистая маска с выступающим клювом полностью закрывала лицо. Костюм стоил дорого, но друзья Тони из Мачуэло-Абахо пустили шапку по кругу и помогли его купить.

Первое отделение спектакля – пять коротких сцен из «Лебединого озера». В первой мы с Эстефанией танцевали сольную партию, каждая свою; во второй мы с ней исполняли дуэт; в третьей и четвертой мы танцевали с Тони, а последняя представляла собой трио. В кордебалете участвовали начинающие ученицы, за него отвечала Тамара. В спектакле были заняты все ученицы школы, чтобы все мамы остались довольны. Вторая часть вечера включала балет «Жар-птица», где танцевали только Эстефания, Тони и я. Профессор Керенски поручил мне роль Ивана-царевича, а Тони был Жар-птицей, эта партия содержала множество акробатических элементов. Эстефания танцевала плененную княжну, которую Жар-птица освобождает в последние минуты адажио.

Тони был прирожденный танцовщик. Он не был просто манекеном, в нем сочетались изящество газели и жесткость баскетболиста. Его антраша зависали на расстоянии полутора метров от пола, значительно выше, чем у самого Керенски, и каждый раз, когда он делал гран жете, казалось, что он улетит, как птица, высоко над нашими головами. У него от природы были очень красивые линии, и он так бережно придерживал нас за талию, когда я или Эстефания делали арабеск или пируэт, что нам было чрезвычайно легко их выполнить. Профессор Керенски был одновременно и удивлен, и обрадован данными Тони.

Репетиции в театре начались за две недели до спектакля, и друзья и родители Тони не пропустили ни одной. Они каждый вечер приходили посмотреть на него, и каждый раз, когда Тони исполнял какое-нибудь особенно трудное па, хлопали в ладоши и свистели, будто пришли на баскетбольный матч и Тони забросил мяч в сетку. Несмотря на оглушительный успех Тони, мы с Эстефанией предпочли бы танцевать с профессором Керенски и не могли удержаться от разочарования.

Когда в школе появлялась новая девочка, профессор Керенски обращал на нее особенное внимание, чтобы понять, какое амплуа ей ближе и какую партию она сможет исполнять в спектакле. Эстефания, по его мнению, была романтическая балерина, поскольку отличалась лиризмом и чувственностью. С ее рыжими волосами и белой как молоко кожей ей как нельзя больше подходило танцевать адажио, когда исполнительница кажется фигуркой из снега, которая вот-вот растает в руках партнера. У меня же было амплуа балерины характерной, потому что мой танец всегда был огненно-темпераментным. Мой стиль – это динамика и блеск; мне, с моими волосами цвета гагата и оливковой кожей, больше подходили сарабанды и страстные ритмы Средиземноморья, чем романтические нежности. Я танцевала с такой отдачей, что порой за одно занятие приводила в полную негодность балетные коски. Один раз профессор Керенски мне сказал:

– Мне очень нравится страстность, с которой ты танцуешь, выражая на сцене присущую тебе независимость духа. Надеюсь, ты не потеряешь ее в дальнейшем, потому что это подчеркивает твою индивидуальность.

Он не догадывался, что я танцую с такой страстностью не потому, что оттачиваю какой-то стиль; так я забывала домашние невзгоды.

Всю последнюю неделю перед спектаклем профессор Керенски часами репетировал с Эстефанией, Тони и со мной. Мы были в восторге, что он отдает нам