Таким образом, здесь перед нами уже полностью вырисовывается первоначальный стихийный материализм, который на первой стадии своего развития весьма естественно считает само собой разумеющимся единство в бесконечном многообразии явлений природы и ищет его в чем-то определенно-телесном, в чем-то особенном, как Фалес в воде.
Цицерон говорит:
Гегель совершенно правильно объявляет это прибавкой Цицерона и добавляет:
«Но вопрос о том, верил ли Фалес еще, кроме того, в бога, нас здесь не касается; речь идет здесь не о допущениях, верованиях, народной религии… и если бы даже он и говорил о боге, как об образователе всех вещей из воды, то мы бы отсюда ничего больше не узнали об этой сущности… Это – пустое слово, лишенное своего понятия», стр. 209 (около 600 г.[409]).
Древнейшие греческие философы были одновременно естествоиспытателями:
У
«Из него все выступает и в него снова все возвращается» (Плутарх, «О мнениях философов», I, 3).
При этом воздух, ??? = ??????[412]:
«Подобно тому как наша душа, которая представляет собой воздух, сдерживает нас, так дух (??????) и воздух сдерживают весь мир; дух и воздух означают одно и то же» (Плутарх)[413]. (стр. 215–216)
Душа и воздух рассматриваются как всеобщая среда (около 555 г.).
Уже Аристотель говорит, что эти древнейшие философы полагают первосущность в некотором виде материи: в воздухе и воде (и, может быть, Анаксимандр в чем-то среднем между ними); позже Гераклит – в огне, но ни один из них не в земле из-за ее сложного состава (??? ??? ?????????????), «Метафизика», кн. I, гл. 8 (стр. 217).
Обо всех них Аристотель правильно замечает, что они оставляют необъясненным источник движения (стр. 218 и следующие).
Гегель правильно обращает внимание на «смелость подобного утверждения, которое сразу устраняет все то, что представление считает сущим или сущностным (истинным), и истребляет чувственную сущность», полагая сущность в логической категории, хотя бы очень ограниченной и односторонней. (стр. 237–238)
Подобно тому как число подчинено определенным законам, так подчинена им и вселенная; этим впервые высказывается мысль о закономерности вселенной. Пифагору приписывают сведение музыкальной гармонии к математическим отношениям. Точно так же:
«В центре пифагорейцы помещали огонь; Землю же они рассматривали как звезду, обращающуюся по кругу вокруг этого центрального тела» (Аристотель, «О небе», II, 13). (стр. 265)
Но этот огонь не был Солнцем; тем не менее тут первая догадка о том, что
Гегель о планетной системе:
«…Математика до сих пор еще не в состоянии указать закон гармонии, определяющий расстояния[416]. Эмпирические числа мы знаем точно; но все имеет вид случайности, а не необходимости. Мы знаем приблизительную правильность расстояний, и благодаря этому было удачно предугадано существование еще некоторых планет между Марсом и Юпитером, там, где позднее открыли Цереру, Весту, Палладу и т. д. Но такого последовательного ряда, в котором был бы разум, смысл, астрономия еще не открыла в этих расстояниях. Она, наоборот, относится с презрением к мысли о таком изображении этого ряда, которое вскрывало бы в нем определенную правильность; но сам по себе это крайне важный пункт, и мы не должны отказываться от попытки найти такого рода ряд». (стр. 267–268)
При всем наивно-материалистическом характере мировоззрения в целом, уже у древнейших греков имеется зерно позднейшего раскола. Уже у Фалеса душа есть нечто особое, отличное от тела (он и магниту приписывает душу), у Анаксимена она – воздух (как в Книге бытия)