Вот этого-то и не должно быть, говорят нам. Живой труд – рабочая сила – должен обмениваться на его полный продукт. Это значит, что он должен обмениваться не по своей стоимости, а по своей потребительной стоимости; выходит, что закон стоимости действителен для всех других товаров, но по отношению к рабочей силе он должен быть отменен. Такова та, сама себя уничтожающая, путаница, которая скрывается за концепцией «стоимости труда».

«Обмен труда на труд, согласно принципу равной оценки», поскольку это выражение г-на Дюринга вообще имеет какой-нибудь смысл, означает, что продукты равных количеств общественного труда обмениваются друг на друга. Это и есть закон стоимости – основной закон как раз товарного производства, следовательно, также и высшей его формы – капиталистического производства. Он прокладывает себе путь в современном обществе таким способом, каким только и могут прокладывать себе путь экономические законы в обществе частных производителей, т. е. как слепо действующий закон природы, заключенный в самих вещах и отношениях и не зависящий от воли и стремлений производителей. Возводя этот закон в основной закон своей хозяйственной коммуны и требуя, чтобы она проводила его вполне сознательно, г-н Дюринг делает основной закон существующего общества основным законом своего фантастического общества. Он хочет сохранить современное общество, но без его отрицательных сторон. Он стоит совершенно на той же почве, что и Прудон. Подобно последнему, он хочет устранить отрицательные стороны, возникшие вследствие развития товарного производства в капиталистическое, выдвигая против них тот самый основной закон капиталистического производства, действие которого как раз и породило эти отрицательные стороны. Подобно Прудону, он хочет уничтожить действительные следствия закона стоимости при помощи фантастических.

Но как бы гордо ни выступал наш странствующий рыцарь, наш современный Дон-Кихот на своем благородном Росинанте, «универсальном принципе справедливости», отправляясь в сопровождении своего бравого Санчо Пансы, Абрахама Энса, в поход для завоевания шлема Мамбрина – «стоимости труда», – мы все-таки сильно опасаемся, что домой он не привезет ничего, кроме знаменитого старого таза для бритья [225].

В двух последних главах мы почти исчерпали экономическое содержание «новой социалитарной организации» г-на Дюринга. Самое большее, к этому следовало бы еще добавить, что «универсальная широта исторического кругозора» отнюдь не мешает г-ну Дюрингу соблюдать свои специальные интересы, даже помимо известного уже нам умеренного добавочного потребления. Так как в социалитете продолжает существовать старое разделение труда, то хозяйственной коммуне предстоит считаться, кроме архитекторов и тачечников, также и с профессиональными литераторами, причем возникает вопрос, как в таком случае поступить с авторским правом. Вопрос этот занимает г-на Дюринга больше, чем какой-либо другой. Всюду читателю мозолит глаза авторское право, – например, при упоминании о Луи Блане и Прудоне; затем на протяжении целых девяти страниц «Курса» о нем идут подробнейшие рассуждения. Наконец, в таинственной форме «вознаграждения за труд», – причем ни слова не говорится, будет ли здесь иметь место умеренное добавочное потребление или не будет, – оно благополучно прибывает в тихую пристань социалитета. Глава о положении блох в естественной системе общества была бы в такой же мере уместна и, во всяком случае, менее скучна.

Относительно государственного строя будущего обстоятельные предписания дает дюринговский «Курс философии». В этом вопросе Руссо, хотя он и «единственный значительный предшественник» г-на Дюринга, все же «заложил основание недостаточно глубоко»; его более глубокий преемник основательно исправляет этот недостаток, усердно разбавляя Руссо водой и подбавляя сюда столь же жиденькую нищенскую похлебку из отбросов гегелевской философии права. Основу дюринговского государства будущего образует «суверенитет индивида»; этот суверенитет индивида не должен подавляться господством большинства, а должен здесь впервые достигнуть своего апогея. Как это произойдет? Очень просто.

«Если предположить наличие соглашения каждого с каждым во всех направлениях и если эти соглашения имеют своей целью взаимопомощь против несправедливых обид, – то в этом случае укрепляется только та сила, которая необходима для поддержания права, и никакое право не выводится из простого перевеса массы над отдельной личностью или большинства над меньшинством».

Вот с какой легкостью фокусничество философии действительности перескакивает через самые непроходимые препятствия, а если читатель скажет, что он ничего отсюда не извлек, то г-н Дюринг ответит ему, что нельзя так легко относиться к делу, ибо «малейшая ошибка в понимании роли коллективной воли повела бы к уничтожению суверенитета индивида, а этот суверенитет и есть именно то, что служит единственной основой для выведения действительных прав».

Г-н Дюринг, издеваясь над своей публикой, обращается с ней именно так, как она того заслуживает. Он мог бы даже быть еще бесцеремоннее: студиозы, слушающие курс философии действительности, наверное не заметили бы этого.

Суверенитет индивида заключается, по г-ну Дюрингу, преимущественно в том, что «отдельная личность абсолютным образом подчинена государственному принуждению», но это принуждение находит себе оправдание лишь постольку, поскольку оно «действительно служит естественной справедливости». Для этой цели будут существовать «законодательство и судебная власть», которые, однако, «должны оставаться в руках всего коллектива», а затем – оборонительный союз, проявляющийся в «совместной службе в рядах войска или в составе какого-либо исполнительного органа, предназначенного для обеспечения внутренней безопасности», – следовательно, будут существовать и армия, и полиция, и жандармы. Г-н Дюринг уже не раз показал себя бравым пруссаком; здесь же он доказывает, что имеет полное право быть поставленным рядом с тем образцовым пруссаком, который, по словам блаженной памяти министра фон Рохова, «носит своего жандарма в груди». Но эта жандармерия будущего