Молчание нарушил апотекарий Фабий.

— Глупцы! — послышался безжизненный шипящий голос апотекария. — Вы будете стоять тут, словно вытащенные из воды рыбы, и смотреть, пока он не очнется!

Фабий развернулся и направился к арочному входу в свой некрополь, посвященный тайнам хирургии. Шагнув в сумрак перед самым спуском, он снова обернулся к капитанам легиона.

— Несите его вниз, — скомандовал Фабий. — Нам еще многое предстоит сделать.

— Что именно ты собираешься сделать, апотекарий? — спросил Каэсорон.

— Я намерен изгнать существо, укравшее тело примарха.

— Как? — полюбопытствовал Люций.

— Любыми доступными методами, — с отвратительной ухмылкой ответил Фабий.

Это было самое ужасное зрелище, какое он когда-либо видел.

Это было самое грандиозное зрелище, какое он когда-либо видел.

Фулгрим, Фениксиец, повелитель Детей Императора, командир Третьего легиона, связанный, обездвиженный химическими препаратами, обнаженный, лежал на холодной стальной раме хирургического стола, словно подготовленный для анатомирования труп. Его руки и ноги были разведены в стороны, будто у витрувианского человека с рисунка древнего мастера.

Взгляд Люция скользил по бледному телу Фулгрима, по крепкой алебастровой плоти, испещренной паутиной хирургических шрамов и швов; по затвердевшим рубцам, свидетельствующим о непостижимых процедурах и неописуемых экспериментах.

Восхитительное ощущение этой измены, удивительное впечатление ужаснейшего из всех предательств, следовало сохранить, словно бесценное сокровище. Но, несмотря на то, что в душе он считал их поступок предательством, разве изгнание существа, завладевшего личностью их повелителя, не было ярчайшим проявлением их преданности?

Фабий сновал вокруг лежащего примарха и втыкал в его руки и грудь иглы толщиной с мизинец Люция. Гудящие аппараты подавали сильнейшее снотворное и релаксанты, способные обездвижить самого крупного из орков. Блестящие серебристые провода от работающего генератора тянулись к вискам и паху, ко всем точкам, где боль ощущается сильнее всего.

Как и подобало при подобном акте насилия, свет был приглушен, и единственными звуками в зале были бормотанье, доносившееся из-под капюшонов нуль-тварей, жавшихся в сумрачных углах, и свистящее дыхание приборов, установленных Фабием над его…

Люций хотел бы сказать пациентом, но в голове вспыхнуло другое слово: жертвой.

У ног Фулгрима неподвижно замер Юлий Каэсорон, а Марий Вайросеан безостановочно ходил по залу, словно загнанный в клетку хищник. Вайросеан всегда был лакеем и безропотно послушным рабом примарха. Его разум, разрывающийся между вероятностью подчинения какому-то иному существу и возможным предательством, вероятно, изнемогал под тяжестью противоречий и сомнений.

Люций почти завидовал ему.

Стонущих Гелитона и Руэна трэллы Фабия отнесли глубже в лабиринт, где для их излечения были подготовлены резервуары с ксеногенным раствором. Даймону помочь было уже нельзя, его череп был размозжен кулаком примарха, но остальные участники заговора остались в живых. Мозг Люция прошила неожиданная мысль, и он повернулся к Каэсорону.

— Ты был уверен, что мы это сделаем? — спросил он.

— Что сделаем?

— Вот это, — указал Люций на распростертого примарха. — Что мы схватим Фулгрима. Я не надеялся на это.

— Ты ничего и не сделал, — заметил Каэсорон.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Взгляни на себя! — прошипел Каэсорон. — На тебе нет ни царапины, мечник. Ты втравил Братство в это дело, а затем отошел в сторону, предоставив нам драться.

Гнев Каэсорона вызвал у Люция довольную усмешку.

— То, что произошло наверху, было настоящей свалкой. Я проявляю в сражении безукоризненную ловкость, полную сосредоточенность и превосходное мастерство. Ни одно из этих качеств наверху не потребовалось.

— Нет, скорее, ты понял, что не в силах его одолеть.