Было в химии что-то такое, что моментально оплавляло мой мозг. Может, сочетание скучного предмета, монотонно говорящего учителя и холодного сиденья. Интересно, было ли для этого некое химическое уравнение? Смешение этих трех факторов превращало мозг в кашу. Нет, не то. Мой мозг стал работать не медленнее, а, наоборот, интенсивнее. Гиперактивизировался. Из-за чего мне было сложно сосредоточиться на инертных словах, вылетающих изо рта мистера Ортега. Может, он говорил медленнее, чем обычно?

Сегодня, помимо всех обычных мыслей и слов, которые я теперь не могла записать в блокнот, в моей голове еще крутилась песня, которую я вчера научилась играть. Эта песня причиняла мне муки, ведь я ее и любила, и ненавидела. Любила, потому что она была великолепной, и мне хотелось написать столь же хорошую песню, а ненавидела из-за того, что она была великолепной и давала мне понять, что я даже близко никогда не напишу столь же хорошую песню.

Ко всему прочему я постоянно думала о конкурсе.

Как мне победить? Как мне вообще попасть на этот конкурс?

Карандаш завис над бумагой – единственным листком, который разрешил мистер Ортега. Если бы я записала песню, то освободила бы голову и сосредоточилась на лекции, но этот листок окажется перед мистером Ортега ровно через сорок пять минут. Сорок пять минут? Какой-то бесконечный урок. О чем он говорит-то? О железе. Что-то о свойствах железа. Я написала на листке слово «железо».

Мой карандаш, у которого будто появился собственный разум, вдруг перешел на деревянную парту и запечатлел там слова, что звучали в моей голове:

Я добавила небольшой рисунок солнца, чьи лучи касались некоторых слов. И теперь осталось сорок три минуты.

Шагая по коридору, я писала в блокноте – даже имея за плечами большую практику, я так и не научилась делать эти две вещи одновременно, – как вдруг услышала смех.

Ошибочно решив, что смеются надо мной, я подняла голову.

Посреди коридора, крепко прижимая учебники к груди, стоял блондин – похоже, восьмиклассник, – и на его голове опасно раскачивалась бейсбольная бита. А позади него стоял Кейд Дженнингс с вытянутыми по обе стороны от биты руками, как будто он только что ее отпустил.

– Брось мне мяч, – сказал Кейд своему другу Майку, который стоял напротив него и бедного восьмиклассника.

Майк выполнил просьбу, и теперь Кейд раздумывал, как бы дотянуться до верхушки биты, чтобы положить туда мяч. Парнишка все это время стоял, не смея шелохнуться.

– Мне нужен стул. Кто-нибудь найдите мне стул, – проронил Кейд, и все тотчас ринулись выполнять его требование.

Бита стала покачиваться сильнее, а потом сорвалась вниз и, несколько раз подпрыгнув на полу, подкатилась к шкафчикам.

– Чувак, ты пошевелился, – упрекнул Кейд восьмиклассника.

– Попробуй еще раз, – выкрикнул кто-то из наблюдающих.

Кейд сверкнул широкой улыбкой. Зубы у него были идеальными. Зная ее силу, он частенько ее использовал. Я нахмурилась. Кажется, только я не поддавалась ее обаянию.

Мне дико не хотелось привлекать к себе внимание, но я знала, что должна помочь бедному парню.

Вот только что я могла сделать? Благодаря Кейду Дженнингсу я сама была в центре нежелательного внимания…

Мне вспомнился урок физкультуры в восьмом классе. Я не была одной из тех девушек, которые считают, что ужасны во всем. Но тем не менее знала свои слабости, и физкультура была одной из них. А баскетбол считался высшим пилотажем, поэтому я изо всех сил старалась держаться подальше от мяча.

По какому-то злому року мяч постоянно летел в меня. Как от моей команды, так и от команды соперников. И я никак не могла его поймать. Я будто оказалась в игре в вышибалу, где была единственной целью. Я получила удары в плечо, в спину, в ногу.