— А изгнанные эрцгерцоги? А глава Церкви? — спросил император. — Нет, я этого не могу, — прибавил он. — Что скажет мой дядя, который спит и видит показать итальянцам острие австрийского меча, что скажет весь мой дом, история, что скажут в Риме? А когда Италия будет разбита, — продолжал он, помолчав с минуту в раздумье, — когда в Германии мы поднимемся на прежнюю высоту, тогда, пожалуй, можно завести переговоры и о Венеции, если этим пожертвованием получится гарантировать безопасность святого отца и неприкосновенность наследия святого Петра!

— Когда Ваше Величество будет победителем в Германии, — отвечал Менсдорф, — тогда нам не будут нужны никакие переговоры с Италией. Но…

Тут раздался стук в дверь.

Вошел дежурный флигель?адъютант.

— Депеша к Вашему Императорскому Величеству от фельдцейхмейстера. — И он тотчас же вышел.

Взгляд императора вспыхнул, когда он дрожащей рукою разорвал конверт телеграммы.

— Сражение, может быть, — прошептал он. Глаза его с лихорадочным нетерпением пробежали короткие строки.

Франц?Иосиф побледнел как смерть и, уставясь в бумагу, которую неподвижно держал перед собою, рухнул на простой деревянный стул перед столом.

Наступило короткое молчание, император тяжело дышал.

Менсдорф с крайней тревогой смотрел на государя, но не решался прервать тяжелого раздумья, в которое его повергло полученное известие.

Наконец император поднялся.

— Депеша от Бенедека, — бросил он.

— Что же сообщает фельдцейхмейстер? — осторожно спросил Менсдорф.

Император ударил себя рукою в лоб.

— Армия не готова. Он умоляет во что бы то ни стало заключить мир, не дожидаясь его дальнейших сообщений.

— Да не подумает Ваше Величество, — сказал граф Менсдорф, печально улыбаясь, — что я состою в заговоре с фельдцейхмейстером. Уж если он находит армию неготовой к борьбе, которая нам предстоит, а он располагает полным доверием общественного мнения… — граф Менсдорф сказал это с тонкой, чуть заметной усмешкой, — стало быть, в основании моих соображений лежал серьезный мотив.

Император с силой дернул золотой колокольчик, стоявший на столе. Вошел камердинер.

— Князя Лихтенштейна сюда! — воскликнул государь.

В следующую же секунду флигель?адъютант стоял перед ним.

— Я попрошу графа Кренневилля тотчас же пожаловать ко мне. Кто в приемной?

— Фельдмаршал барон Габленц со своим начальником штаба и адъютантами, — доложил князь Лихтенштейн.

— Очень хорошо, — сказал император. — Пусть сейчас же войдет.

Через минуту князь ввел генерала и его свиту. Барон Габленц подошел прямо к императору и произнес:

— Я желал представиться Вашему Величеству перед отправлением в армию и всеподданнейше поблагодарить за оказанное мне доверие командовать десятым корпусом.

Император отвечал милостиво:

— Это доверие, любезный барон, вполне заслужено, вы его оправдаете новыми лаврами, которыми украсите австрийские знамена.

Барон Габленц представил полковника Бургиньона, своих адъютантов и Штилова.

Император обратился к каждому с несколькими любезными словами, в свойственной ему приветливой и обязательной манере.

У Штилова он спросил:

— Вы мекленбуржец?

— Точно так, Ваше Величество.

— Ваше сердце раздвоится, так как я боюсь, что ваше отечество, вынужденное положением, встанет на сторону наших противников.

— Ваше Величество, — отвечал молодой офицер задушевным тоном, — пока я ношу этот мундир, мое отечество там, где развеваются ваши знамена. Мое сердце принадлежит Австрии.

И он коснулся ладонью груди, где под мундиром таилась полученная накануне роза.

Император милостиво улыбнулся и положил руку на плечо молодого человека.

— Радуюсь, что фельдмаршал выбрал вас, и надеюсь услышать о ваших подвигах.

Князь Лихтенштейн отворил дверь со словами:

— Фельдмаршал граф Кренневилль.

Генерал?адъютант императора вошел в полуформе своего звания. Его изящное лицо французского типа, с небольшими черными усами и умными темными глазами, не позволяло, благодаря своей живости, подозревать, что генерал успел уже прожить пятьдесят лет.