Друэн де Люис снова молча поклонился.

Император встал, и министр последовал его примеру. Наполеон подошел ближе, на лице императора выразилось самое искреннее благоволение:

— Вы недовольны, мой милый Друэн, но поверьте, это самая лучшая политика. Она позволит нам выиграть время, а время — такой фактор в политической жизни, который дает все тому, кто умеет им пользоваться.

— Я знаю цену времени, — отвечал министр, — но, может быть, выигрывая время, мы теряем момент.

Император выпрямился и приосанился.

— В таком случае, — сказал он, — положитесь на мою звезду и на звезду Франции.

— Эти звезды слишком могущественны и слишком лучезарно светят, чтобы не внушать доверия, — сказал министр, кланяясь, но нахмуренное лицо его не озарилось ни одним лучом этих фаталистических звезд. Он взял портфель и спросил: — Вашему Величеству не угодно больше ничего приказать?

— Я не смею удерживать вас дольше, — сказал Наполеон, горячо пожав руку министру.

Когда тот вышел, император долго молчал и думал.

«Я не могу прямо вмешаться, — размышлял он, — надо предоставить события их естественному ходу. Если мое veto пропустят мимо ушей, мне придется вступить в страшную борьбу, и тогда! Надо постараться искусным и осторожным вмешательством обратить шансы в мою пользу».

Он подошел к мраморному бюсту Цезаря, стоявшему на черном пьедестале в углу кабинета, и долго всматривался в изящное изваяние римского властителя. Мало?помалу глаза его загорелись электрическим пламенем, и он прошептал:

— Великий образец моего дома! Мне еще раз приходится произнести подобно тебе: Jacta est alea! Но, — прибавил он печально, — ты сам бросил кость и мощной рукой заставил ее упасть туда, куда хотел. Мою же кость бросает неумолимая рука судьбы, и я должен брать ее такою, какой она выпадет!

Вошел камердинер и доложил:

— Завтрак императора подан.

Наполеон оставил свой кабинет.

По великолепной аллее, только что опушившейся первой светлой зеленью и ведущей из Ганновера к королевской резиденции Гернгаузен, ехал свежим и прекрасным утром экипаж, быстро приближаясь к золоченой решетке с воротами, ведущими на главный двор королевского дворца.

Когда экипаж остановился у ворот, из него вышел стройный невысокий человек лет тридцати шести, очень белокурый, с длинными, немного подкрученными усами, в черном фраке и сером пальто.

Этот человек вошел в боковой подъезд старого курфюрстского и королевского дворца, миниатюрного подражания Версалю, созданного творчеством знаменитого Ленотра, и вступил в длинный коридор, который вел прямо к кабинету короля Георга V. Перед этим кабинетом, имевшим непосредственный выход в сад, сидел дежурный камердинер. Направо находилась приемная комната для господ, ожидавших аудиенции у короля, по странной игре случайности сплошь увешанная изображениями прусских великих людей. Рядом с портретами во весь рост Блюхера и Цитена раскинулся на всю стену драматический эпизод заальфельденского поражения и на первом плане — прусский принц Людовик?Фердинанд.

— Король один? — спросил вошедший.

Камердинер встал и, сняв с него пальто, отвечал на ломаном немецком языке, с сильным английским акцентом:

— У Его Величества тайный советник Лекс.

— Доложите обо мне.

Камердинер громко стукнул в дверь короля. Чистый, приятный голос Георга V отозвался: «Come in!»[33]

Камердинер вошел и через несколько минут вернулся.

— Король просит господина Мединга подождать минуту. — И он отворил дверь в приемную, куда и вошел господин Мединг, член правительственного совета и государственный секретарь.

Приемная была пуста, и вошедший сел на широкий диван.

Через пять минут дверь снова отворилась, и появился пожилой, немного сутуловатый человек, со снежно?белыми волосами и усами, в ганноверском генеральском мундире с золотыми аксельбантами. Это был генерал?адъютант Чиршниц, правая рука короля в военном деле. Мединг приподнялся со словами:

— С добрым утром, ваше превосходительство.

— Здравствуйте, здравствуйте! — отвечал генерал, кладя на стол большую сложенную карту. — И вы так спозаранку? Придется долго ждать?