Потом он вместе с Ломейером и его дочерью приступил к сытному ужину и опять любовался, как Маргарита при этом выполняла свои обязанности хозяйки.

Молодой человек мысленно представлял себе, как она будет украшать своим присутствием его богатый крестьянский дом в Блехове и как старый Дейк останется доволен приобретением такой невестки. О чем думала Маргарита — неизвестно, но вид у нее, когда она прислуживала отцу и гостю и исполняла свои маленькие обязанности с уверенностью опытной хозяйки и с грацией цветущей молодости, был чрезвычайно счастливый.

Таким образом, в доме Ломейера наконец водворилось полное спокойствие и счастье.

А кандидат Берман между тем прилежно обходил своих многочисленных больных и раненых. Он неутомимо утешал одних, напутствовал других и смиренно отклонял от себя всякую благодарность. В лазаретах он все приводил в порядок и всюду давал полезные советы. Все осыпали похвалами благочестивого, кроткого, услужливого молодого пастора.

Графиня Франкенштейн сидела в приемном салоне своего дома на улице Херренгассе в Вене. Ничто в этом салоне не изменилось; громадные, потрясающие события, прошумевшие ураганом над Австрией и потрясшие глубочайшие корни габсбургского могущества, не оставили следа в этих аристократически спокойных и сановито?неизменных покоях. Но в них, кроме старинной мебели, видевшей на своих подушках те минувшие поколения, которые теперь смотрели из матово блестящих золотых рам на своих внуков и правнуков, кроме высоких, просторных каминов, пламя которых отражалось в юношески сверкавших глазах теперь давно усопших бабушек, кроме часов с группами пастушков, равнодушно отсчитывавших секунда за секундой часы горя и радости, рождения и смерти уже стольким отпрыскам этого дома, кроме всех этих предметов, безжизненных и вместе с тем полных живучих воспоминаний, привыкших созерцать с высоты спокойного величия преходящие скорби и радости человечества, сидели современные люди, глубоко взволнованные и потрясенные ужасным и неожиданным ударом, постигшим судьбы габсбургского дома и Австрии.

Старая графиня Франкенштейн, как всегда преисполненная серьезного, сановитого достоинства, но с грустным выражением в гордом, спокойном лице, сидела на большом диване, рядом с ней в темном платье сидела графиня Клам?Галлас, часто прикладывавшая тонкий кружевной платок к глазам. Против дам расположился генерал Рейшах. Лицо его дышало по?прежнему здоровьем и свежестью, умно и оживленно лучились темные глаза из?под седых бровей, но над выражением невозмутимой веселости лежал покров грусти. Возле матери, откинувшись в кресло, устроилась графиня Клара. И на ее прелестном молодом личике лежал налет печали, недаром же она была истой дочерью той гордой австрийской аристократии, которая глубоко и жгуче чувствовала унижение, постигшее на кениггрецских полях древние императорские знамена. Но эта печаль лежала только легкой вуалью на выражении счастья, наполнявшего задумчивые глаза. Лейтенант фон Штилов, несмотря на страшную опасность, которой он подвергался при Траутенау и Кениггреце, остался цел и невредим; война почти окончена, и новой опасности для него не предвидится, и тотчас по заключении мира начнутся приготовления к свадьбе!

Молодая графиня сидела, вглядываясь в глубокой задумчивости в привлекательные картины, в которых рисовалось ей будущее, и мало вслушивалась в то, что говорили другие.

— Это несчастие — результат невероятного подобострастия к тому, что кричали снизу, — говорила графиня Клам голосом, дрожавшим от скорби и гнева. — Передали командование Бенедеку только потому, что он был популярен, потому что он сам из народа! Разумеется, все офицеры высшего круга, вся аристократия были оскорблены, отодвинуты на задний план! И вот к чему это привело! Я, конечно, ничего не имею против прав заслуги и таланта — продолжала она, — история учит, что многие из великих полководцев вышли из простых солдат, но из этого еще не следует, что надо выдвигать вперед людей, не имеющих никаких талантов и никаких других заслуг, кроме храбрости, только потому что они не знатного рода! И затем осталась в виноватых та же аристократия! То, что сделали с графом Кламом — неслыханное оскорбление для всего австрийского дворянства!

— Не смотрите на вопрос таким образом, графиня, — сказал Рейшах. — Я, напротив, думаю, что пример графа Клама зажмет рот клевете, потому что нет лучше средства выяснить настоящие причины поражения. Общественное мнение, подстрекаемое парой журналистов, осыпало графа упреками — совершенно справедливо, что он потребовал строгого следствия, и Менсдорф прекрасно сделал, убедив императора согласиться. Подождем конца, он докажет, что австрийская аристократия выше всяких упреков!

— Тяжело мне, — говорила графиня Клам, — сверх гнета общего несчастья, быть так жестоко пораженной лично… — И она вытерла выступившие слезы платком.

— Расскажите нам, барон, — попросила графиня Франкенштейн, воспользовавшись короткой паузой, чтобы переменить разговор, — расскажите нам о ганноверском короле — вы ведь прикомандированы к нему. Я так благоговею перед этим венчанным героем, так глубоко сочувствую его несчастью!

— Удивительно, как твердо и спокойно король переносит свое тяжелое положение! Впрочем, он все еще полон надежд, — боюсь, как бы они его не обманули!