Для начала осмотрели нефритовую фигурку. В ней не было ничего примечательного. Медведь с головой старика. На лапах и затылке — незамысловатые узоры. Артём упросил маму оставить статуэтку ему — на память о дедушке. Он не признался, что, выходя из кабинета, сорвал себе одного из утаргалжинов. Тоже на память. Хотел повесить над своим столом в Иркутске. Он и сам мог бы сложить птичку-оригами, но ему была важна именно такая, сделанная дедушкой.

Рисунки во второй папке оказались диковинными. На них были изображены олени с рогами, перевязанными верёвкой, медведь, цепью прикованный к скале, какая-то клетка, наполовину утопленная в болоте, большой ветвистый сухостой, увешанный, кажется, берёстовыми коробами, странная площадка, окружённая массивными валунами, и статуэтка — та самая, что забрал Артём, только украшенная символами по всему телу.

Значения этих рисунков разгадать не удалось. Марина Викторовна была уверена, что их, в отличие от рисунков в коридоре, нарисовал именно Виктор Каюмович — тут хорошо угадывалась его старательная, но отчасти неуклюжая манера с ошибками в пропорциях.

Топографические карты также не вызвали интереса. Ни Артём, ни мама в них не разобрались и, сколько ни тщились, не смогли даже примерно понять, о какой местности они рассказывают.

Отдельный лист сложенной карты был старым, прохудившимся на сгибах и явно нарисованным от руки.

— Красиво, — прошептал юноша. Надеялся, что мама потом разрешит ему повесить карту на стене в иркутской комнате. — Думаешь, она ведёт к золоту?

— Не знаю, — поморщилась Марина Викторовна.

Неизученными остались только несколько страниц, вырванных из дедушкиного блокнота.

«…оснований сомневаться в этой истории слишком много.

Получается, что Дёмин в самом деле нашёл золото, но не под тремя землями, как прежде указывали все исследователи, а в некой пещере, где оно было сложено „такой насыпью, что не сразу разглядишь её объёмы“. Звучит сомнительно. Архивы не объясняют, кто и зачем перенёс туда самородки. Непонятно, где и когда они были добыты. Судя по всему, это случилось задолго до открытия Бирюсинского месторождения, а быть может, и до того, как купцы Толкачёв и Коробов развернули свою деятельность в Восточном Саяне. Следовательно, начало этой истории нужно искать в восемнадцатом веке, в годы, когда в этих краях записей никто не вёл, а только проводились хищнические объезды доступных районов. Сибирские казаки? Местные сойоты? В любом случае непонятно, почему золото было собрано в пещеру, а не вывезено в Усолье. Что помешало исследователям сохранить найденное богатство, на разработку которого у них, конечно, ушёл не один год? Почему они держали историю в такой тайне, что лишь случайность помогла Дёмину, если это был он, обнаружить и пещеру, и спрятанное в ней золото? Тут я не могу придумать ни одного хоть отчасти достоверного объяснения. Всё это предстоит узнать на месте. Сейчас, внимательно изучив полученные в архиве карты и приметы, я начинаю думать, что не удержусь и организую небольшую экспедицию в поисках утерянных сокровищ. Придётся отложить исследование Ботогольского месторождения. В любом случае там…»

Запись оборвалась.

Следующий листок тоже был вырван из блокнота, но представлял собой не отрывок из дневника, а черновик письма. Ни адреса, ни даты не было.

«Удивляюсь твоим сомнениям. Неужели так приходит старость? В прежние годы ты с лёгкостью соглашался и на более сомнительные авантюры.

Хорошо. Вот тебе конкретика. Ты знаешь, я уже несколько лет расследую тайну покинутой шахты Алибера — загадочное Ботогольское месторождение, брошенное в самом расцвете и простоявшее нетронутым многие годы; даже мародёры опасались к нему приближаться. Впрочем, самое загадочное тут то, как я не ослеп, разбирая архивные записи; их точно квасными чернилами писали. Там же, в архивах Иргиредмета, я нашёл и документы, о которых тебе написал. По ним выходит любопытная история.

Дёмин нашёл-таки золото. Всё вынести не смог. Там его было столько, что потребовалась бы целая артель. Взял только парочку самых крупных самородков. Разумно было бы предположить, что он спустится в Тунку или вернётся к Усолью, откупится от властей, а потом соберёт экспедицию за оставшимся золотом. Разумно, но документы указывают, что, купив себе свободу, он в Саяны не пошёл. О пещере с золотом не хотел и думать, потому что был там чем-то напуган. Чем — непонятно. И был так напуган, что уехал жить в Иркутск.

Жил себе спокойно, обзавёлся семьёй. Его сын, узнав отцовскую историю, слезами и проклятиями уговорил Дёмина нарисовать карту, как добраться до сокровищ. Карту Дёмин нарисовать не смог — слишком долгий получался путь, — а вот приметы, по которым нужно идти, оставил.

Сын с приметами не справился. Как Дёмин умер, попробовал идти по его следу, но сплоховал. Заплутал в тайге, в итоге плюнул на это дело, побоялся сгинуть там — и золото не найти, и с жизнью расстаться».

Продолжение письма было на следующем, последнем листке:

«Решил хоть пару рублей содрать с отцовского наследства и продал приметы белогвардейцу Гришавину — тот работал в снабжении Колчака, тогда уже Верховного правителя России.

Всего примет было девятнадцать. Гришавин начал от Онота, прошёл долгим путём вдоль Китойских гольцов, добрался до Оки, а там поднялся до Жомболока. Сам понимаешь, весь этот путь можно было срезать через Орлик, но Дёмин краткого пути не знал, а Гришавин, конечно, и не подозревал, куда идёт. Тринадцать примет он переложил на карту. Осталось шесть».