Вскоре Барон вернулся:

– Вон тот, из четырех секций. Тот, в конце, идет вверх по реке, недалеко, а большой – куда-то к Детройту. Столько всякой хрени отсюда увозят и привозят сюда – запросто найдешь, чего тебе надо.

– Когда он отходит?

– Сказали, что в любой момент. Обычно означает, что еще пару часов проваландаются.

Ровно в этот миг над кабиной машиниста вспыхнул прожектор, взревел дизель, разогреваясь, и вот он уже работает на полную мощность, пока вхолостую.

Барон весело ухмыльнулся:

– Вот черт, да ты приносишь мне удачу. Я три дня мечтал накостылять тому придурку. А теперь нам и такси подали. Просто повторяй за мной.

– Я умею запрыгивать в поезд, – сказал Айзек.

– Ну делай как знаешь, крепкий орешек. Я занимаюсь этим уже тридцать семь лет, но, уверен, тебе нечему у меня поучиться.

– Обязательно посмотрю, как надо.

– Хороший мальчик.

Поезд медленно пополз вперед, его яркие прожектора слепили глаза; они бежали сначала через свободные пути, а потом вдоль идущего поезда, ноги Айзека тонули в гравии, Барон обогнал его, зашвырнул свой рюкзак на платформу, ухватился за металлическую лесенку и скрылся между вагонами. Айзек успел сунуть свой рюкзак на край другой платформы, подтянулся по лесенке. Уселся на крошечной металлической площадке, лицом к следующему вагону.

Темно, но, судя по ладоням, здесь очень грязно. Ну и пускай – зато ты едешь и не надо перебирать ногами. Просто чудо после всей этой бесконечной ходьбы. Поглядим, почему люди выбирают такую жизнь.

Он вытянул ноги, а поезд постепенно набирал скорость, шум становился все сильнее и сильнее.

Айзек смотрел, как мелькают огни на той стороне реки. Все быстрее и быстрее, он даже озяб на ветру. А когда мы выберемся из Долины, рельсы перестанут петлять вдоль берега, станет еще холоднее. Принялся было вытаскивать спальный мешок, но передумал – еще унесет ветром. Только отморозишь вконец задницу. Нет уж, полезай в нору. Он ощупал металлические стенки, нашарил высокую прорезь, что-то вроде бойницы в стенке вагона, правда, непонятно, достаточно ли места внутри. Но там, по крайней мере, безопаснее. Он решил подождать немного.

Через несколько минут показался Питтсбург: небоскребы, электростанция на острове; поезд замедлил ход, повернул влево, на запад, Айзек одной рукой ухватился за поручень, другой придержал рюкзак, чтобы тот не соскользнул под колеса. А потом и город остался позади, скрылись из виду высотные здания, мосты и река.

Харрис арестовал Билли еще утром. Когда Грейс вернулась с работы, окна трейлера были темны и все в доме осталось на своих местах, как прежде. Только Билли нет, и он не придет. Возможно, никогда. Надо бы разжечь камин – на случай, если ночью похолодает, но она никак не могла собраться с духом. Не могла заставить себя подняться со стула. Сначала была уверена, что с ним не случится ничего дурного, – слепая материнская надежда в чистом виде. Неспособность взглянуть правде в лицо. Придется привыкать к новым ощущениям. Думала, ты идешь на большие уступки, но это ничто в сравнении с тем, что еще предстоит.

Она всегда считала – непонятно с чего, – но всю жизнь была уверена, что рано или поздно обязательно появится кто-то, кто позаботится о ней, как она сама заботилась о других – о матери, Верджиле, о Билли. Однако по сей день что-то никто не объявился. И непохоже, что объявится в скором времени. Видимо, она сама приняла то единственное неправильное решение, не пожелав бросить Верджила, уехать отсюда и от него туда, где ее сын, возможно, вырос бы совсем другим человеком, и в результате теперь она потеряла Билли.

Все ради Верджила. В том, что Билли кончил именно так, сплошь ее вина, ее неправильный выбор. Твои три семестра в колледже – давно ты перестала напоминать об этом всем и каждому? И колледж ты тоже бросила из-за него – Верджила, потому что муж не мог в одиночку оплачивать семейные счета. И все обижался и ворчал, когда, мол, это баловство окупится. Но ты не расслышала самый первый звоночек. Мне было двадцать два. Маленький