то, в шашки или даже шахматы, некоторые в таких же штанах цвета хаки и синих рубахах, как Поу, но большинство в приличных футболках, фуфайках и брюках, явно не казенных. Внезапно шум в комнате стих, все внимательно смотрели на Поу.

– Мне нравятся его башмаки, – громко объявил один.

– Вы только взгляните на этого охуенного красавчика-лоха.

– У нас тут недотрога Бритни Спирс в башмачках. Возьму-ка я эту задницу и… – Краем глаза Поу видел, как один из заключенных изображает характерное движение.

– Вонючий ниггер, – отозвался другой. И крикнул Поу: – Я позабочусь о тебе, детка. Эти козлы не посмеют тебя пугать. Ты слишком хорош для них.

Мужики заржали и радостно загомонили, сообщая, что они намерены сделать с Поу.

Поу испуганно обернулся к охраннику, ожидая, что тот одернет уголовников, но охранник не вмешивался.

– Не ссы, лошара, – услышал Поу. – Этот грязножопый тюремщик не посмеет вякнуть. Точняк. Потому как тогда он следующий в очереди за тобой.

Надзиратель смотрел прямо перед собой. Махнул рукой группке заключенных, перегородивших путь к лестнице, но они посторонились лишь в самый последний момент. Надзиратель, немногим старше Поу, старался не встречаться ни с кем взглядом.

Все двери камер были открыты, но они подошли к той, что заперта. Охранник нашел нужный ключ на своей связке, вставил в замок, повернул. Поу не сразу догадался, что он должен сам отворить дверь.

Камера оказалась шести футов в ширину и десять в длину. Две стальные койки, привинченные к стене, занимали половину пространства, напротив двери – железный унитаз без стульчака, раковина. Стоять здесь мог только один.

– Вы сюда всех новеньких суете?

– А ты чего ожидал?

– Чуть побольше места для двух коек.

– Думаешь, это плохо? Обычно-то новеньких отправляют в карцер на пару недель для обработки. Ты, по крайней мере, оказался сразу с народом. Да еще твой сосед сейчас в карцере, так что несколько дней камера в твоем распоряжении.

– Какая койка? – спросил Поу.

– Та, на которой ничего не лежит, урод.

Поу забросил свои вещи на верхнюю.

– Через пять минут запирают, – сказал охранник. – Никуда, твою мать, не вылезай.

– А что с ужином?

– Ты опоздал. – Охранник пожал плечами и ушел.

Поу застелил койку, поискал, чем бы заняться. Нечем. Попил воды из-под крана. Лег. Голову сжимало, как будто мотор внутри крутился чересчур быстро, болты и гайки, скреплявшие его, Поу, воедино, в любой момент могло сорвать с резьбы, и он сам разлетелся бы на части, он повесится, его ничто не удержит. Это ошибка, вот что это такое. Да. Это ошибка. Он не должен быть здесь. Невозможно, он никак не мог здесь оказаться.

Слабый рассветный свет разбудил его, Айзек распахнул глаза. Подумал было, что лежит в своей кровати. Нет. В спальном мешке на краю поляны. Повернул голову. Поле для гольфа. Мягкая постель. Чтоб новых синяков не появилось. Вдохнул поглубже, выдохнул, понаблюдал, как пар вырывается изо рта. Холодно, мертвая тишина вокруг, на всей земле в живых остался он один. Раньше любил просыпаться в такую рань. Попробуем еще вздремнуть.

Он опять закрыл глаза, дожидаясь, пока небо посветлеет настолько, чтобы разбудить птиц, сначала одинокий свист, чириканье, а потом постепенно крепнущий хор, щебет и трели, воркованье поп-поп-поп пиит пиит пиит чриил чриил чриил. Что-то порхнуло прямо перед лицом, серо-белая вспышка. Королевский тиранн. Пчелоед. Заложив руки за голову, он лежал так еще минут десять, прислушиваясь к птичьему гомону и наблюдая, как небо меняет цвет, пока встает солнце.

Айзек стремительно сел и тут же дернулся от резкой боли – ребра. Я что, вчера опять неудачно прыгнул? Нет. Воскресные остатки. Болит внутри, отдает в живот. Уж лучше руку сломать. Как сказать. Хороший перелом ребра лучше, чем плохой перелом руки. Хуже всего перелом ноги – невозможно двигаться – конец. И потерять вдобавок кварту крови, если сломано бедро. Поэтому они перебивают тебе ноги на кресте – акт милосердия.

Он очень долго возился с рюкзаком, каждое движение вызывало боль. Хуже, чем вчера. Второй день после побоев хуже, чем первый. Тело не дает знать о повреждениях, пока опасность не минует, – дожидается, пока ты будешь в состоянии переварить дурные новости. Сохраняет мироощущение.