Учитывая то, что под эти бешеные выкрики его не били, Виктор сделал вывод: брюнет злится не на него. Вся его ярость почему-то направлена на Тамару Томилину, которая по неизвестным причинам утратила кусок памяти и теперь не может что-то кому-то рассказать. Что-то очень важное в первую очередь для этого темноволосого мужчины в длинном кашемировом пальто.

Повисла тишина. Где-то слева чирикнула поздняя лесная птаха. Потом Виктора отпустили, его ослабевшие колени подогнулись — он снова опустился на землю. Сзади завозились, и его руки освободились от наручников. Ловя равновесие, Шамрай сразу же вытянул руки перед собой, уперся ими в мокрую землю и оказался на четвереньках. Однако ему даже в голову, которая по-прежнему болела, не пришло стащить с себя мешок, закрывавший лицо.

— Значит, ситуация такова, — проговорил над ним брюнет. — Ментам о нашей встрече — ни звука, иначе я вернусь и все сложится для тебя намного хуже. За каждым твоим шагом следят, и пасти тебя будут, пока эта шалава лежит в больнице. Любой твой контакт с Тамарой — и мы уже у тебя в гостях. Передашь все, что девка говорила, слово в слово. А если не увидишься с нею — честно скажу: для тебя же лучше. И запомни: никто тебя не спрячет в безопасном месте, даже если пообещают. Ты ведь уже имеешь печальный опыт. Вспомнил?

— Вспомнил.

Такое в самом деле не забывается, как бы Виктор ни хотел забыть.

— Тогда будь здоров.

Чавканье шагов по раскисшей земле. Взревел мотор, машина отъехала.

Когда звук отдалился, Виктор неуклюже выпрямился и стащил с головы мешок.

На самом деле — не мешок. Обычная наволочка. Причем новая, темно-синяя, в белый горошек.

Босой, перемазанный в грязи, в одних спортивных штанах и свитере, он сидел среди древесных стволов в лесу неподалеку от какой-то автотрассы. Там, метрах в тридцати от него, за кустами, время от времени проносились машины. Шла своим чередом нормальная спокойная жизнь.

Рядом, только руку протянуть, словно ожидая своего часа, стояла четвертушка водки. Те, кто оставил для него этот подарок, прихватили чекушку заранее. То есть они что-то знали. Нет, не так: они знали о нем, Викторе Шамрае, все.

И черт с ними.

На этикетку Виктор даже не взглянул. Привычным жестом, будто и не было этих четырех лет абсолютной трезвости, взял бутылочку, отвинтил пробку и выплеснул в себя сразу половину содержимого. Потом перевел дух и допил остальное.

Через несколько минут жизнь изменилась.

Через два дня, а если уж совсем точно — через тридцать часов, трудным воскресным утром, перед тем как выползти из дому за очередной бутылкой, Шамрай собрал воедино остатки здравого смысла, которые не успел растерять за время своего крутого пике, и хотя бы отрывочно постарался припомнить, как все было.

То, что никогда не удалось бы трезвому и чего ни за что не простили бы нормальному человеку, выгорело у мужика, от которого разило алкоголем. Выбравшись из леса на трассу, он без малейшего чувства самосохранения сунулся под первую попавшуюся машину, спокойно перетерпел несколько зуботычин от впавшего в справедливый гнев водителя, который был старше него самого всего на год-другой, после чего довольно внятно пояснил: жена, курва, вместе со своим козлом-трахальщиком выволокли его из дома, в чем был, и завезли прямиком сюда… Понял, братан, как оно в жизни бывает?.. Водитель, оглянувшись через плечо на девушку, которая сидела рядом с ним в машине и с каменным выражением на лице следила за расправой, согласился: все бабы курвы, брат. Позволил сесть в машину, коротко бросил спутнице: «Рот закрой!» — и доставил жертву женского коварства куда требовалось.

Оказалось, что увезли его не так уж далеко от Житомира. И длилось все это чуть больше часа. Ладно, полтора. Телевизор бодро вещал, двери квартиры были не заперты, но прикрыты, и даже горелка под кофеваркой оказалась предусмотрительно выключенной. Почему — Шамрай париться на этот счет не стал. Выключили, и ладно. Сейчас не до того. Он натянул куртку, обул кроссовки на босу ногу, прихватил кое-какие деньги и, словно делал это ежедневно, дунул в ближайший гастроном.

Купленные там пол-литра он почал прямо на ходу, едва свернув за угол магазина.

Дальше — провал. И не надо никакой тебе аномальной зоны в покинутом Богом и людьми Подлесном.

Следующее воспоминание — ледяная глухая ночь, он один, в тех же кроссовках на босу ногу и куртке. Подъезд его дома, наполовину опорожненная бутылка — почему-то в левой руке. Он стоит прямо в дверном проеме, смотрит в небо и упорно пытается разглядеть в нем звезды. Звезд нет, зато снова откуда-то доносится глухой рык. Он прикладывает горлышко бутылки к губам — это называется «поза горниста». Несколько глотков, обожженный пищевод — и снова темный провал. Потом — утро или день, не понять, кто там следил за временем… Его выворачивает в сортире, он стоит на четвереньках, блюет