доблестной армии делает или чинит сапоги. А нашим медсестричкам — туфельки. А?
Папа пытался сказать, что надо бы подумать. Но не успел.
— Думать здесь нечего, Григорий. Вот это первый вопрос, который я уже решил. Завтра получишь повестку, у меня есть право мобилизовать местное население. Теперь — второе. О, горячее! Давайте под горячее и слушай меня, Григорий, внимательно! — Выпили под горячее. — Теперь вот что, — майор понизил голос до шепота. — ты думаешь, наша дружба с немцами навек? Накось, выкуси. Да через год-два германец будет уже здесь. А может и в Минске. И что будет с вами, ты подумал? Вот то-то, что мы информацию не даем. Но он же, гад, всех гнобит. Вас — в первую очередь. Поэтому даю тебе на сборы два дня, и ты с семьей — вперед, на Урал. Купе я тебе сейчас могу устроить, через месяц — уже поздно. Скажешь, у вас там никого. Вот и неправда. Я — долги отдаю всегда. Приедешь на Урал. Город Медногорск. Вот записка, дом 3 по улице Плеханова. Дом отдельный. Там моя мамаша. Примет, как надо. А обувь и в Медногорске нужна. Вы не пропадете.
Я записку эту храню. Она короткая:
«
Дальше пошел сумбур. Федор Силыч стал прощаться. Выдал ему на вечер и на завтра первача да вареную куру с солеными огурцами.
Ночью был совет, как говорят, в Филях. Шла цепная реакция. Мама никуда не едет — бабушка! Папа никуда не едет — мама! Бася, Фрида и Хана не едут — папа и мама!
Утром папа сказал:
— Я уверен, время еще есть, хотя его мало. Давайте отправим детей на Урал, а мы здесь как-нибудь переживем это нашествие саранчи. Тем более, что вообще ничего не известно. А Арон уже пристроен.
На самом деле, утром мне солдат в телогрейке принес повестку. На сборы — один день. Папа отвел меня в мастерскую и заставил взять все сапожное оборудование. Плюс заготовки: колодки, набойки, каблуки, гвоздики, клей, союзки, язычки, лапу и многое другое. Получился объемный рюкзак. Я пришел на сборный пункт в часть и увидел — с таким рюкзаком я единственный.
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Я понял, что пытался рассмешить всевышнего, молясь потихоньку за моих близких, рядом с которыми я буду служить. Да вот и нет. Через неделю, я еще не распаковал свой мешок, в пять часов утра часть подняли по тревоге. По машинам! И мы бегом, бегом, по машинам и… прощай на многие годы, мой родной штеттл.
Правда, увезли нас не очень далеко, километров за двести. Там и началась моя солдатская жизнь. Не очень сладко, хотя где и какому солдату сладко в армии. Тем более, что в первый же день узнав, что я сапожник, какой-то солдат принес мне сапог без подметки.
— К утру чтобы был готов, — рявкнул он.
— Нет, это невозможно, у меня есть другая работа, да и подметку надо подобрать, это не просто. — А хочешь, я тебе сейчас просто морду набью, ты, пархатый?
Я был вообще расстроен, все время думал о доме. Поэтому много мне было не надо. Я схватил парня за руку и просто сжал. Да, это сапожный труд дает такую силу пальцам. Правда, фарфоровую чашечку они держат с трудом.
Солдат завопил, да так, что прибежал лейтенантик, совсем еще молоденький. Солдата я отпустил, а лейтенанту объяснил, что он, солдат, разжигает национальную рознь. А в нашем советском многонациональном государстве это может караться военным трибуналом. Лейтенант заметно струхнул. Ему мало забот, вот теперь еврей-сапожник будет качать права. Поэтому на солдата он заорал, влепил ему три наряда вне очереди. Меня же в роте стали уважать. Вовсе не за «национальную рознь». А, как вы понимаете, за то, что парню почти раздробил руку. Я не знал, что за это еще и уважают.
Однако в советской армии, особенно в те давние времена, не так уж было и хорошо. Даже более того, плохо. Особенно, когда нас неожиданно перебросили на новое место.
Я-то освоился быстро. Закуток мне — и все. Но вот жить первое время было невозможно. Вместо казарм мы попали в какие-то бараки. Грязные донельзя, сырые, холодные, тесные. Питались два раза в день — обед и ужин, а завтраки должны были готовить сами. Конечно, все были обозлены. И почему-то говорили — быстрее бы война.
О войне вообще рассуждали, как о деле решенном. И хоть командиры эти слухи и пытались пресекать, но у них получалось как-то вяло.
В свободное время выходил я на берег Буга и рассматривал противоположный склон реки. Там ходили немцы. Друзья или враги?
Однажды лейтенант, наш ротный, дал мне бинокль. Я увидел немцев удивительно близко. Серая форма с серебряными кантами, сапоги, я отметил, с высокими задниками. Нет, на друга этот немец не похож. И не захотел бы я с ним встречаться. Посмотрел на свою форму. Гимнастерка велика, весь живот грязен от обуви и кожи.
И еще увидал я детали понтонного моста. Что все это значит?
Политинформации вызывали только недоумение. Ох, умные, видно, там сидели политики.
Один на вопрос, почему мы видим такое скопление военной техники на том берегу Буга, отвечал четко и ясно. Как говорят, на голубом глазу. Мол, немцы наращивают военный потенциал, чтобы внезапно ударить по Англии.
