Но как он оказался в нашем мусорном ведре?
Продолжаем гадать вместе — с пришедшей в восторг от неожиданного гостя Ириной — вечером, в большой комнате. Хомяк — в банке — перед нами на столе.
Ему уже организовано подходящее пропитание и постель из газетных обрывков. Каждый из нас предлагает свои — самые неожиданные — варианты проникновения к нам загадочного зверька. Но все они сомнительны, и все отвергаются.
Так как же, как?
Хомяк, которого мы уже готовы “усыновить”, укладывается спать и не очень вежливо поворачивается к нам задом.
И тут я хлопаю себя по лбу. Эврика! Меня осенило!
— Это же рыжая жопка! — ору я.
Флешбэк.
— Ах ты, моя рыжая жопка! У кого такая рыжая жопка?
Когда же они прекратят сюсюкать? Работать не дают, — взрываюсь я, трогая компьютерные клавиши, но — одним ухом — через стену — слушаю чужую жизнь.
— Чья же эта рыжая…
Женский голос. Похожий на голос матери. К кому же это она обращается с такой интимной нежностью? К сожителю? Я однажды видел на улице этого мужика с мутным взором. Это у него, что ли, рыжая?… Обалдеть!
Эврика! Это же их хомяк, соседский!
Мои близкие мне не верят. Что ты говоришь? Как такое может быть? Как и какими ходами этот зверек из другого подъезда смог преодолеть расстояние и преграды? Это невозможно!
Тут он сам недовольно просыпается от криков, смотрит на нас, слушает. Он-то знает истину. Но молчит.
Все же я настаиваю на своем. Узнаём телефон соседей. Ирина по-прежнему не верит, но звонит. Объясняет, кто она. Реакция мрачная. Видимо, в ожидании каких-то соседских кляузных жалоб и претензий.
— Чего вам?
— Мне — ничего. А у вас ничего не убегало? — осторожно спрашивает Ирина.
Пауза. Ирина, глядя на меня, пожимает плечами: я же говорила…
И тут — взрыв восторга из трубки!
За своим хомяком они являются к нам втроем: мама и две дочки. Я впервые вижу их так близко. Они все удивительно похожие — все некрасивые, но все — даже маленькая — с какой-то чувственной женской энергией. А папа закончил свое существование под поездом. А они страстно любят хомяка и его рыжую жопку. И все играют на музыкальных инструментах. Вот такая семья. Написать бы все это. Но я не умею. Воссоздавать реальность именно в том виде, в каком она существует. И создавать психологические портреты.
Именно это я и не умею. Хотя уверен, что все это, вот такая семья — вместе с любимым хомяком — это кино, которое надо делать. Но — тогда, в восьмидесятые — это не нужно. Даже “либеральному кино”. Просто семья, просто человек, просто Акакий Акакиевич, просто Мармеладов — не требуются.
На экране царствует Начальник. Драматически разочарованный в прошедшей жизни крупный Начальник. Или, наоборот, Начальник, очарованный прогрессивным будущим, но — временно, конечно, — не понятый министерством.
А в нашей прихожей, прерываемое спонтанным сюсюканьем, идет горячее обсуждение тайны миграции хомяков в условиях дома 2/1 по 4-му Ростовскому.
Видимо, внутри нашего дома, то ли благодаря нерадивым ремонтникам, то ли каким-то хитрым грызунам, существует невидимая структура переходов и ходов сообщений. Как “рыжая жопка” дотумкал до этого и воспользовался — тайна.
— Наверное, мы просто еще многого не знаем о возможностях интеллекта хомяков, — говорю я серьезно.
— Вот сволочь! — любовно поглаживая хомяка в банке, говорит его хозяйка.
И они уносят своего питомца.
Он приходит к нам еще раз. В ведро. Видимо, понравилось у нас — в банке на столе — под абажуром. На этот раз мы приняли его, как родного, и с
