— Именно. Скорее всего, она находится в саквояже или некой дорожной сумке, которую Александр Александрович оставил в экипаже. Боюсь, что после нахождения у меня гоблинарского золота, вы больше не увидели бы вашего начальника. Ведь не случайно Александр Александрович прихватил с собой все вещи.

— Вашу гипотезу хорошо бы проверить, — предложил первый полицмейстер.

— Конечно, прошу вас, Константин Никифорович, — Витольд Львович отошел от стола, стоявшего в середине комнаты, пропуская Его высокородие, — Мих, пропусти. Только у меня к вам большая просьба, поднимите его сюда.

Полицмейстер кивнул и, протиснувшись мимо орчука, поспешил вниз.

— К слову, тот самый прием, где вас, Николай Соломонович, Его Императорское Величество Святым Георгием пожаловали, обер-полицмейстером был пропущен нарочно, а не по причине болезни.

— Ну конечно, ведь Государь Император имеет высший дар, доставшийся от божественного Ковчега, читать мысли, — воскликнул Петр Андреевич, будто вина Его превосходительства была уже полностью доказана.

— Именно. Тогда я, собственно, и начал подозревать плохое в отношении… — Меркулов посмотрел на угрюмого обер-полицмейстера, на мгновение смутился, но все же нашел в себе силы продолжить, — не каждый день Император приглашает ко двору, тем более награждает орденом. Сослаться на болезнь мог либо смертельно немощный, либо человек, который не хотел, чтобы его мысли были прочтены.

На лестнице застучали сапоги, послышался было возмущенный визг хозяйки: «Растопались, ироды» (на дворе и впрямь стояла ночь), но Константину Никифоровичу понадобилось всего несколько слов, причем в них не было ни одного бранного, после чего старушка мигом успокоилась и скрылась у себя. Первый полицмейстер появился, оттеснив с прохода Миха, не один, а с еще одним полицейским. Вместо саквояжа оказался старый, ровесник деда Его превосходительства, достаточно крепкий дорожный сундук, потому несли его с двух сторон.

— Вниз дуй, живо, — бросил первый полицмейстер подчиненному, уже с удивлением рассматривающему, как Николай Соломонович вроде и бережно, но все же цепко придерживает обер-полицмейстера. — Сшибать замок или ключ дадите, Александр Александрович?

Его превосходительство с видом полным благородного оскорбления отвернулся прочь, не проронив ни слова.

— Позвольте, — оттеснил Петр Андреевич Константина Никифоровича, уже присматривающего в комнате предмет поувесистей.

Пухлый полицмейстер приблизился к замку, повисшему на сундуке, покопался в кармане и достал… пару отмычек. Мих удивленно посмотрел на полицейских, но они и сами пребывали в полном изумлении. Петр Андреевич, как заправский отверточник с Сигаревского района, повозился в отверстии навесного замка, нечто мягко поддел, и запор с глухим стуком упал на пол.

Витольд Львович бережно, будто перед ним стоял ларь для драгоценных камней, поднял крышку и стал аккуратно убирать беспорядочно сложенную впопыхах одежду.

— Прошу меня великодушно простить, Ваше превосходительство, — сказал он, — обычно не имею привычки копаться в чужом белье. Но долг…

Притом выглядел Меркулов не сказать чтобы сильно сконфуженным, а вот на Александра Александровича было жалко смотреть. Старик посерел лицом, оказавшись похожим на покойника, плечи его вдруг стали покатыми, сам он сморщился, съежился. Титулярный советник вдруг остановился и медленным движением выложил на стол тряпицу. Отвернул один угол, второй, третий, и вот уже лежит перед ними бурое, как шоколад, что на Верхнеилецкой продают, и усохшее копыто на отрубленной ноге.

Сразу видно, много времени прошло с тех пор, как мощи от тела отделили, они уж и сморщились все, потемнели. Может, и изначально аховмедец смуглый был, да кто теперь разберет? Единственно ясно — стати козлоногий был неописуемой. Сколько лет прошло, а даже теперь, истаявшее от времени копыто не в пример больше было, чем любая нога даже самого высокородного жителя Матара. Может, и правда прародителем аховмедцев был тот Рогатый?

— Вы уверены, Витольд Львович, что это, — Николай Соломонович пренебрежительно сморщился, — нужно козлоногим? Как человек с даром никаких магических проявлений в этом копыте я не чувствую.

Константин Никифорович и Петр Андреевич не преминули посмотреть на «гусара». Только один с плохо скрываемой завистью — хотелось, ох как хотелось первому полицмейстеру магией обладать — а другой с уважением, мол, вон среди нас какой человек работает.

— Я тоже не чувствую, — ответил Меркулов, — могу сказать точно, никакой магии тут нет. Если и была раньше, то истончилась и пропала, а может, и вовсе ее никогда не было. Но факт остается фактом: это мощи того самого прочего, которого при жизни прозвали Рогатым Богом. И аховмедцы пойдут на все, чтобы заполучить их.

— И что теперь?

Мих не сразу разобрал, кому принадлежал голос. Прозвучал он с надрывом, так голодные чайки кричат над рекой, выронив рыбу. Но господа поняли, повернули головы к обер-полицмейстеру.

— Думаю, все зависит от вашего разговора с великим князем. Винитесь, Ваше превосходительство, перед ним.

— Не простит, — недобро усмехнулся старик, — да и в чем виниться? Что мне, герою Днегорской шипки, не у государя место дали, не губернаторствовать направили, а кость бросили: занимайся, Муханов, самой грязной работой? Знаете ли вы, сосунки, сколько я уже обер-