мальчонки, точно с утопленника, на берег вытащенного. Сам бедолага руками обхватил себя и дрожит как лист осенний на ветру.

Тут уже и Мих на ноги поднялся, отер руки да порылся в своих вещах — перебрался он к Витольду Львовичу третьего дня, да и как перебрался, всего вещей у него: несколько рубах, сапоги, мундир служебный. Где упадет, там и постель. Вот и теперь, взял безрукавку, что поменьше да почище, к мальчонке подошел, подал. Пока одевался, оглядел того — худой страсть какая. Хотя орчук понимал, что по малолетству все пацаны уличные, что не барчуки, сплошь жилистые, вертлявые, как угри, но у Сеньки и вовсе ребра проступают. Вот она, значит, какая жизнь воровская, вольная. Не дай Бог такой свободы голодной.

Витольд Львович меж тем одежду выжал да повесил рядом с печкой. Теперь должна быстро высохнуть, жар тут отменный, и пяти минут невозможно просидеть. Сам ручник схватил, на котором Мих котелок притащил, да вытер волосы мальчонке. Сенька, уже дрожать переставший, было рот открыл, только Меркулов его сразу остановил. Как ребенка малого посадил за стол, еду пододвинул. А паренька и уговаривать не пришлось, коршуном на картошку еще не остывшую накинулся. Миху и не жалко, он и так почти наелся.

А вот уже после, когда мальчонка отодвинулся да об себя руки вытер (орчук нахмурился, но слова против не сказал, парнишка уличный, какие у него манеры?), Витольд Львович с другой стороны сел и стал неспешно спрашивать, что видел. Дознавался долго, усердно, со всеми подробностями. И ладно бы что выяснилось, так чепуха всякая.

По словам Сеньки, долгое время в кабинете вовсе никого не было. Он даже на крышу напротив залез, чтобы внутрь заглянуть. А вот после обеда подъехал к обер-полицмейстерству экипаж с двумя господами. Один старый совсем, толстый, другой длинный как шпала, худее намного. Вот после них в кабинете оживленнее стало. Даже с улицы разговоры слышны были, негромкие, слов не различишь, но долгие, со спорами даже. Вроде, потом еще кто там появился, и совсем тихо стало. Хотел было Сенька снова на крышу слазить, поглядеть, да дворник его поймал, чуть метлой не отходил. А потом уже дождь зарядил, спрятался мальчонка под навес. Более ничего и не происходило.

Меркулов головой покачал, по всей видимости, на другой исход он надеялся. Но все же голос подал.

— Получается, зря мокнул. Ну ничего, тогда будем действовать в высшей степени нагло. Мих, прибери, я пока письмо набросаю.

Сходил Витольд Львович за бумагой, пером, самым обычным, а не таким, что у профессора дома было, и сел. Первое послание он закончил быстро. Как орчук успел подсмотреть, там всего несколько строк было, а вот второе более обстоятельно уже составил. Почерк у Витольда Львовича на загляденье был — ровный, красивый, с завитушками в заглавных буквах. Потому удалось подсмотреть Миху несколько слов «святыня», «Рее Ол Дейн», «обер- полицмейстерство». Далее Меркулов обернулся, потому орчук смешался и любопытничать перестал.

Сложил оба письма титулярный советник, адреса на них написал, в свою комнату сходил и принес самую настоящую печать и дешевый кусковой сургуч коричневого цвета. Склеил оба конверта, теперь поверх красовалась «М», орчук догадался, что это обозначение фамилии. Там еще какие-то вензеля были, махонькие совсем, по которым дворяне только и могли отличить от кого именно письмо. Этих «М» раскидано по Славии предостаточно, неграмотный какой мужик и вовсе не поймет, а вот образованный человек, ученый, запросто.

— Это письмо, — указал он Сеньке на конверт с несколькими строками, — отнесешь по тому же адресу, Его превосходительству обер-полицмейстеру Муханову Александру Александровичу. Да не робей, к нему тебя все равно не пустят. А тебе и не надо. Главное, скажи, что от Меркулова и срочным порядком. Теперь повтори.

Сенька оказался мальчишкой смышленым. Сразу все сказал, как титулярный советник требовал, хотя Меркулов его на всякий случай попытал еще немного, чтобы от зубов все отлетало, и отложил письмо в сторону.

— Теперь вот это. Его надобно отдать после первого. К самому, — Меркулов поднял палец наверх, — тебя не пустят, отдашь камер-фурьеру, обычно он подобными делами занимается. Нет, так хоть дворецкому. Тут главное опять, чтобы сказал: «От Меркулова по поводу утерянной аховмедской святыни».

— И что потом?

— Со второго места тебя вряд ли отпустят, но ты не пугайся. Вреда тебе там не причинят, в обиду тоже никто не даст.

— А что за сам? — Сенька тоже поднял палец, подражая Витольду Львовичу, и даже опасливо поглядел наверх.

— Это сам…

В этот момент что-то загремело на улице, и Меркулов молниеносно обернулся. Подскочил к окну, долго глядел в вечернюю мглу и потом вернулся обратно.

— Это сам… — Имя он уже сообщил Сеньке на ухо, и стало понятно по вытянувшемуся лицу мальчишки, выражавшему одновременно и страх и восторг, второе письмо было ему наиболее интересно.

— Далековато только, Ваше благородие. Долго бежать буду, — вовремя спохватился сияющий воришка.

— Кто ж тебя в такую погоду пешком пустит. Экипаж наймем. Ты, поди, под дождем пешком и шел сюда?

Судя по виноватому лицу мальчишки, Витольд Львович попал в яблочко. Мих даже не удивился. Дай пацану денег, ясно дело, не станет их тратить на пустое. Вот только в чем глупость молодости — не понимает, что простынет сейчас, потом всю жизнь тратиться будет. Сколько таких историй знал орчук, когда за пятак и ноги себе после Крещения морозили, и голос за понюшку табака, бирючом устроившись, на всю жизнь срывали. Хотя чего тут говорить, сам