«полном выздоровлении». Витольд Львович было сопротивляться стал, но тут на шум прибежала и карга старая, в лице которой Мих неожиданно нашел самого преданного союзника. Более того, пока хозяйка ругалась с титулярным советником, орчук успел сбегать в трактир и принести самой разной еды: наваристых щей, пожарских котлет, парной телятины, максуна и даже остаток молочного поросенка (но это уже для себя). Вышло не пример дешевле, чем в той же ресторации. Витольд Львович пощипал отовсюду совсем по чуть-чуть и снова спать лег, а Мих, удовлетворенный хоть таким скудным аппетитом, с удовольствием отобедал всем остальным.

К вечеру и вовсе случилось чудо — прибыл посыльный от сапожника с большим свертком. Вручил и убежал, будто Миха испугавшись. Орчук осторожно развернул пакет и охнул, даже глаз повлажнел от чувств. Настоящие сапоги, чуть потертые, явно переделанные из старой кожи, намного шире обычных, но настоящие сапоги. Его, Миха. Красота, да и только. Голенище высокое, подобное от чего только можно и нельзя защитит — и от порохового ожога и от удара несильного, опять же, ноги всегда в сухости. Примерил прям так, по-босому. Чуток жмут, но ничего. Бог не выдаст, свинья не съест, разносим. Теперь лишь бы господин быстрее поправился.

Господь будто услышал невысказанную просьбу полукровки. К утру третьего дня Меркулов встал на ноги и с невероятной твердостью в голосе заявил, что полностью поправился. Мих провел проверку, сбегав все в тот же трактир. И глядя, как Витольд Львович с невероятным аппетитом уплетает горку горячих румяных блинов, заедая пирогом с осетриной, пододвинул тому кувшин с квасом и заключил — здоров.

После завтрака, который Витольд Львович назвал «плотным», Меркулов взялся за газету (это было самое странное, но неукоснительное правило господина: даже в период его слабосилия приходилось покупать «Моршанские ведомости»).

— Мальчишка сказал, только напечатали.

— Вижу, — пробежал глазами Меркулов по первым строчкам, и на губах его заскользила мимолетная улыбка.

— Нечто об чем интересном прочитали, господин? — Спросил Мих.

— Вот ведь, двух дней не прошло, а Александр Александрович уже все исполнил. Слушай… «Все ценности были обнаружены на складах, принадлежащих некоему фабриканту Н. Последний объявлен в розыск. В ближайшее время все похищенное будет перемещено в главное хранилище при Моршанском полицмейстерстве и потом уже возвращено в Первый императорский музей».

— Его превосходительство большого ума человек, — согласился Мих, — он и Его высокородие Константин Никифорович.

— А мне, признаться, полицмейстер не нравится. Настораживает он меня.

— Чем же, господин?

— Не могу объяснить, вроде предчувствия.

— Надумываете, Витольд Львович. Я с ним общался мало-мальски, а уж Михайло Бурдюков в людях разбирается.

Меркулов неуверенно пожал плечами, но было видно, остался он явно при своем мнении.

— Ты вот что, Михайло, сбегай к старьевщику, возьми себе одежды самой плохенькой.

— Это еще зачем, господин? Хороший мундир.

— Вот именно что и мундир. Сбегай, говорю. Хорошо, возьми обычную одежду, не слишком плохую, но и недорогую.

— Так у старьевщиков разве есть дорогая? — Нахмурился Мих, но приказание исполнил.

Через четверть часа стоял перед Витольдом Львовичем в портках и залатанной льняной рубахе, с тоской глядя сапоги — для них он даже портянки заготовил.

— Замечательно, я бы сказал изумительно. Эх, жалко клыков у тебя нет, ну ладно.

— Вы хоть скажите, чего делать?

— Дорогой объясню. Теперь вот что, давай в трактир, возьми водку какую-нибудь.

— Какую, господин?

— Я не разбираюсь, да и какая разница.

— Не скажите, их видов она сколько. Есть ангеликовая, анисовая, бадьяновая, вересовая, зорьная, карлуковая, что чистоты особенная, кориандровая, лимонная, померанцовая…

— Да понял, понял, возьми любую, что покрепче и подешевле.

— Значит, хинную, — кивнул Мих. — Дале что?

— Жди меня на улице у трактира.

Сказано — сделано. Сходил орчук туда же, где давеча завтрак для господина брал, взял бутылку хинной, даже передернулся, представив запах оной, и вышел наружу. Ждал долго, пока не подкатил закрытый экипаж купейного типа.

— Михайло, давай внутрь.

Орчук открыл дверцу и оторопел. Поклясться мог, что голос господина слышал, однако внутри никого не было. Посмотрел на кучера, тот ответил не менее недоуменным взглядом, не понимая, чего полукровка на него пялится.

— Извини, — внутри вдруг обнаружился сидящим Витольд Львович, причем на его лице сияла редкая для вечно озабоченного титулярного советника