ввёл во храм Божий. И тут же явился отец Евгений – медвежалый, смуглый мужик в чёрной скуфейке, похожей на богатырский шелом, в чёрном подряснике, на чреслах широкий ремень с медной бляхой; шёл, смачно скрипя башмаками, шёл раскачисто, словно борец по ковру, – воистину, воин Христов, духовник воителей, окормлявший горемычных русских солдат на Кавказе. Батюшка и возглашал при богослужении, как полковой священник на плацу: от гласа иерейского лампадный огонёк колыхался, яко от страха Божия; при эдаком иерейском голошении поневоле вонмешь горним глаголам.

«…По Божественной литургии, священнику стоящу в святилищи, предстоят хотящии спрягатися пред святыми дверьми: муж убо одесную, жена же ошуюю. Лежат же на десней стране святыя трапезы перстни их два, златый и сребряный, сребряный убо уклоняяся к десным, златый же к левым, близ друг друга. Священник же назнаменует главы новоневестных трижды, и дает им свещи возжженны, и введ я внутрь храма, кадит крестовидно, и глаголется от диакон…» Обручальный зачин из поповского Требника речен по-церковнославянски ради словесной лепоты, но, дабы не сморить книгочея, поведаем чин обыденной речью…

Вот батюшка, облачившись в епитрахиль и фелонь, явился из алтаря чрез царские врата, возложил на святой аналой золочёный крест и Евангелие в кожаном переплёте с золочёными застёжками. Позже богомольная подружка растолмачивала Клавдии: ежели в чине крест с Распятием Спаса и Благая Весть, сиречь Евангелие, стало быть обручает вовсе и не батюшка, а Сам!.. – тут подружка обмирала, округлив глаза, – Сам Царь Небесный, незримый плотскими очами; батюшка же глаголет то, что Царь вложил в души святых отцов, что грамотеи и запечатлели с их бледных, иссохших уст.

Коли Саня с Кланей в сельсовете расписаны, коли изрядно отжили и чад нажили, то и обвенчаться бы им без обручения, но Саня, церковный пономарь и плотник, срубивший храм с батюшкой и прихожанами, возжелал, чтобы полным чином. Абы в душах жарко и ярко светилась любовь к Вышнему и ближнему, батюшка, крестообразно и трижды благословив, вручил Сане и Клане горящие свечи, а дьякон, сухой, но горластый паренёк, зычно вопросил:

– Благослови, Владыко!..

Батюшка сотворил молитвенный зачин:

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков…

И взмолился дьякон в мирной ектенье:

– Миром Господу помолимся… О рабе Божии, Александре, и рабе Божией, Клавдии, ныне обручающихся друг другу, и о спасении их, Господу помолимся…

Возглашал дьякон и незримый хор всякий раз голосил с клироса, устроенного на балконе, словно воспевали ангелы под куполом:

– Господи, помилуй!..

– О еже податися им чадом в приятие рода, и всем яже ко спасению прошением, Господу помолимся…

«Оно, может, с чадами и погодить?.. – спросила Клавдия, глядя на лик Матери Божией, – этих бы пятерых одеть и обуть, выучить да в люди вывести… – Невеста и себе боялась сознаться, что и полгода не канет, как и шестой попросится в мир. – Время-то какое: не живём, а со слезами выживаем. Хотя и грех плакаться… Опять же, и ребятишки в радость…» Легки на помине, тут же и привиделись детишки: белобрысые, стриженные под горшок, молятся возле алтаря, склонив головушки, словно подсолнушки; а неподалёку, бывало, крестят лбы и пятеро иерейских чад, на обличку, правда, смуглые, вроде здешних гуранов[169].

Когда батюшка пел о чадородии, Саня вздохнул: бывшие напарники, плотники и столяры, при встрече посмеивались: «Эдак ты, паря, и колхоз настрогаешь…». И тут же, некстати разулыбавшись, Саня помянул байку, что поведал батюшка. Некий сельский житель пришёл к приходскому священнику и плачется: «Отче, пять лет с женой живу, и ни плода, ни живота…» «Не унывай, чадо, ибо унынье есмь грех, – утешил батюшка. – А поезжай-ка, овче, в город да в храме Святого Сергия Радонежского поставь самую большую свечу перед образом святых Кирилла и Марии Радонежских да и помолись им о даровании чад. И так случилось, что батюшку перевели в другой приход, и, вернувшись через десять лет, он услышал, что у того мужа уже девять детей. Заинтересовался батюшка, и когда пришёл в дом, где обитала многочадливая семья, то старший сын известил: «Папки и мамки дома нету…» И где же они?..» – «Мамка в больнице, десятого рожает, а отец поехал в городскую церковь свечу задувать…»

А дьякон и дальше пел ектенью, и после всякого прошения взывал к Богу: «Господу помолимся…», и венчаемые в душе вторили ему: «Господу помолимся…»

– О еже низпослатися им любви совершенней, мирней, и помощи… О еже сохранитися им в единомыслиии твердей вере… О еже благословитися им в непорочном жительстве… Яко да Господь Бог наш дарует им брак честен и ложе нескверное…

После дьякона и батюшка возгласил молитву:

– Боже вечный… благословивый Исаака и Ревекку… Сам благослови и рабы Твоя сия, Александра и Клавдию, наставляяя на всякое дело благое!.. Господи Боже наш, от язык предобручивый Церковь деву чистую, благослови обручение сие, и соедини, и сохрани рабы Твоя сия в мире и единомыслии…

Меж тем дьякон взошёл в алтарь и на серебристом блюде принёс обручальные кольца, что досель обретали Божию благодать на Святом престоле. По чину жениху бы кольцо солнечно золотое: муж для жены – солнце, а невесте бы кольцо серебристо-лунное: жена для мужа – луна, но золотые и серебряные кольца Щегловым не по карману, где блоха мечется на аркане, а посему в ход пошли кольца самодельные, вырезанные из меди, но мелом и