И он вскочил в седло.
— У колодца возле маяка валяется забытое ведро, — крикнул он. — Но-о, Мику, поехали!
А тем временем Прибрежная усадьба блаженно дремала: в лунном сиянии. Только верховный садовник Порру совершала в саду свой ночной моцион, но ее совсем не было слышно: она умела ступать совершенно бесшумно. Тихо было и в доме. Лишь старина Плинт, сидя в изголовье Одноглазого; Сильвера, что-то бормотал сквозь сон, а за стеной пел неугомонный сверчок.
И тут стали разворачиваться события, каких еще не видывали ни в Прибрежной усадьбе, ни во всем мире.
Как вихрь, так что лошадь почти не касалась копытами земли, во двор Прибрежной усадьбы влетел всадник.
Его глаза полыхали желтым пламенем. Он остановил коня у открытого окна Белопуза, прямо с седла вскочил на подоконник и: проскользнул в комнату. Через минуту лошадь опять поскакала той же дорогой, и всадник, как огромный комар, опять, сидел в седле. А в тишине дома постепенно все явственнее слышался непонятный шорох и шуршание.
Непривычные звуки разбудили Одноглазого Сильвера. Страшный пират закурил и прислушался.
— М-м-м, — промычал он себе в усы. — По звуку можно подумать, что пошел дождь, но за окном ясное небо?! — Он прошел по освещенному луной полу, поднял бороду к луне и довольно беспомощно почесал в затылке.
— Или, может, тростник сползает с крыши? — осенила его новая мысль. Он обошел вокруг дома и убедился, что с крышей все в порядке.
— Непостижимо! — заключил страшный пират и в раздумье уселся на крышку своего матросского сундука.
— Это, может быть, просто нервы, — рассуждал он. — Разыскивая карту, я пережил нервное напряжение, и теперь у меня шумит в ушах.
Он зажег новую сигарету и, вынув из ящика карту, углубился в ее изучение.
— Черти и преисподняя! — пробормотал он вскоре и потер уши. — Так можно и с ума сойти — шуршит в ушах, как муравейник!
Но тут проснулся и Плинт. Сидя на спинке кровати, он удивленно поморгал, почесал шейку и внимательно прислушался.
В эту минуту что-то произошло на половине Белопуза. Во всяком случае доски его кровати вдруг заскрипели. На мгновение наступила мертвая тишина, а затем весь дом был разбужен страшным рычанием Белопуза.
— Тысяча чертей! — ревел Белопуз. — Тысяча чертей и тысяча преисподних!
Одноглазый Сильвер вскочил и бросился к двери. Когда он распахнул ее, у него захватило дух: Белопуз стоял в одних трусах на горе подушек, и в его глазах горел безумный огонь. А на полу… на полу шевелилась, шуршала, скрежетала, извивалась и лилась прямо к ногам страшного разбойника скользкая и холодная, но несомненно живая, студенистая масса. Тут в окне вдруг появилась сатанинская тень — домовой Тыну выплеснул на пол очередное ведро дождевых червей, по счету… сорок девятое!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Прибрежная усадьба выглядела так, будто наступила генеральная уборка. Вся домашняя утварь была вытащена на двор, двери и окна распахнуты настежь.
Марианна, подоткнув юбку, скребла полы. На пол было уже вылито такое количество воды, которое обычно потреблялось за год, но Марианна считала, что этого все еще недостаточно. Дело в том, что ничто на свете не вызывало у нее такого отвращения, как червяки. Она их просто ненавидела. И хотя близился уже полдень, но Марианна все еще была зеленой с лица и к ее горлу время от времени подступала тошнота.
Одноглазый Сильвер, перекинув через плечо коромысло, сновал между домом и колодцем. Он был похож на загнанную лошадь, но ходил на цыпочках, потому что попугаю Плинту досталось от Марианны шваброй, лошадке Мику-Паке — ногой. Морской сундук прямо-таки вылетел за порог, Катрианна и Мальвина исчезли с глаз Марианны — они забрались в самый дальний уголок сада и играли в дождевых червей. А домовой Тыну, как и положено домовому, спал сладким сном далеко за домом, в зарослях можжевельника.
Он казался очень удрученным и расстроенным, как всякий специалист, которому не разрешают работать по специальности. Дело в том, что ему
