- Под водой есть каменная гряда, она разделяла озеро на две части. Я точно знаю, где она проходит….

- Тогда в чем дело? Чего мы ждем? Или ты завел нас в ловушку? – выдернул меч из ножен наполовину, - Отвечай, лассар!

Он даже не взглянул на мой меч, а его глаза лихорадочно блестели. Он был взволнован до такой степени, что, несмотря на холод, на его лбу выступили капли пота.

- Дело в том, что камни нагрелись и могут начать проваливаться глубже…вы все можете пойти ко дну, - сказал он и стиснул челюсти до хруста, - или сгореть живьем.

- Могут или начнут?

- Я не знаю, как давно началось мерцание. Где и как часто вспыхнет огонь. Многие из вас могут погибнуть. Я должен был сказать вам об этом… а вы решайте, что делать дальше. Но если повернем, в Нахадасе будем не раньше, чем через двое суток.

Он давал мне право выбора – рискнуть своими людьми или рискнуть жизнью Одейи. Благородно, Саанан его раздер!. Слишком благородно для лассарскго ублюдка. Впрочем, речи его отца тоже звучали благородно, когда он рассказывал моему о мирном соглашении и заручался его поддержкой, а потом вероломно отнял наши земли и вырезал как скот наших людей. Я встретил напряженный взгляд Сайяра, а потом посмотрел на своих людей. Я больше не мог рисковать ими. Не мог заставлять проливать кровь ради дочери их лютого врага. В Нахадасе только моя война. И если никто из них не пойдет за мной, я сделаю это один.

- Лассар говорит, что дальше идти опасно и все мы можем погибнуть. Но это единственная быстрая дорога в Нахадас. Половину пути мы уже прошли. И враг не ожидает, что мы выйдем с этой стороны – наша победа может быть сокрушительной и быстрой. Но ее может и не быть вовсе. Каждый из вас волен решать, куда он идет дальше и на что готов пойти ради Валласа и своего велиара. Я собираюсь идти через это болото и возьму с собой лишь тех, кто готов рискнуть вместе со мной. Кто не готов, может вернуться назад и идти в Нахадас безопасной дорогой, чтобы поспеть нам на помощь через несколько суток. Выбор за вами. Вас за него не осудят и не казнят.

Люди молчали, а у меня холодок пополз вдоль позвоночника, и в горле как кость застряла – вот он момент истины: не тогда, когда в страхе падают ниц и целуют руки. Настоящая преданность проявляется тогда, когда есть возможность ее вовсе не проявлять.

- Кто готов идти со мной, поднимите ваш меч.

Первым вздернул руку Сайяр. Лезвие сверкнуло красным, отражая вспыхивающее пламя. А у меня дыхание участилось… «ну что, Рейн Дас Даал, вот ты и посмотришь, кто и правда готов с тобой умереть, а кто боялся все это время за свою шкуру».

- Я за вас хоть в пасть к Саанану, если вам это нужно. Я присягнул вам в верности, еще когда вы в люльке лежали и палец сосали. Я с вашим отцом три войны прошел.

Фарнан поднял руку с мечом. И седые волосы волной упали ему на лицо. Здоровенный детина, с косичками у висков и длинной седой бородой. Меч в его огромном кулаке казался детской игрушкой.

- На смерть за Даала! В пекло!

- На смерть за Даала!

И еще несколько рук … и еще. А у меня кость в горле превращается в горький ком, от которого глаза жжет и желваки на скулах туда-сюда двигаются. Все! Чтоб я сдох! ВСЕ! Никто не остался! Им иммадан! Я поверить не мог. И гордость крыльями за спиной вспорхнула, удесятеряя силы.

Заорал, поднимаясь на стременах с мечом, направленным в черное небо:

- За Валлас! За Амира дас Даала! За нашу землю – смерть врагам!

- За нашего велиара – смерть врагам!

Мы обливались ледяной грязью, чтобы дать одежде намокнуть, чтоб пламя не сразу начало пожирать нас. Прятали волосы под шлемами и капюшонами, обматывали руки мокрыми тряпками.

И ринулись в самое пекло, за астраном, который вел нас вперед, такой же черный и страшный, как и каждый из нас. Казалось, мы попали в самый ад. Огонь словно учуял нас, он вспыхивал возле отряда с разных сторон, иногда посередине, прямо под ногами, камни шатались из стороны в сторону, готовые сбросить нас вниз, в вонючую жижу. Первым загорелся Фарнан. Мы облили его грязью, сбивая пламя, но следом за ним, словно факелы, вспыхнули ещё двое, а затем под ними проваливались камни. Дорога превратилась в бойню со стихией. И я был бессилен что-либо сделать, я лишь скрежетал зубами, когда кто-то из них с всплеском падал в грязь и с диким воплем и невыносимо жалостливым конским ржанием шел на дно вместе со своим верным скакуном. Впереди виднелся берег, но, казалось, до него не несколько метров, а целые сотни миль, без конца и без края. Огонь, самая страшная стихия из всех, не оставляет ни малейшего шанса.

Я смотрел, как астран ловко объезжает вспыхивающие огни, и к восхищению примешивалась едкая валлассакая ненависть к лассару. Он оставался жив, а мои люди гибли, и я не мог им помочь, не мог ничего изменить. Только считать свои потери про себя и болезненно морщиться. И опять ради нее. Они ведь сейчас умирали не за победу над Нахадасом, ее можно было добыть и через три дня, идя другой дорогой, они гибли сейчас ради того, чтобы я успел вырвать из лап Даната Одейю дес Вийяр. Дочь того, кто отнял у них отцов, матерей, сыновей, отнял свободу на долгие годы. Вот ради чего я вел их на смерть, и я ненавидел себя за это намного сильнее, чем ее. Я ненавидел себя за эту губительную страсть, за эту одержимость и невозможность сказать этой