наследником древней и благородной военной роли. Даже если бы Гуннлаугуру хотелось ослабить хватку и дать больше воли остальным, себе он не мог этого позволить.
Во всем произошедшем не было ничего личного. Не было ни сомнений в себе, ни зависти, ни призраков прошлого. Все сводилось к долгу и лидерству.
И прежде всего дело было не в Ингваре. В этом Гуннлаугур был уверен — не в Ингваре.
«Я бы хотел получить его клинок в свою стаю. Если он бросит мне вызов, я смогу подавить его».
Слова Арьяка пришли на ум сами собой, словно сон наяву. Он вспомнил, что Каменный Кулак разговаривал с ним так, будто они отец с сыном. Это воспоминание вызвало странные ощущения. Волчий Гвардеец совсем не помнил своего настоящего отца. Все это было так давно.
«Если судьба снова сводит тебя с Ингваром, то стая сплотится вокруг вас обоих так или иначе».
Да, но была одна загвоздка. Гуннлаугуру нужно было контролировать стаю. Всегда требовалось управлять, подстраивать, придавать форму так же, как Каменный Кулак из мягкого металла создавал смертоносные клинки.
«Гордость придает тебе сил, парень».
Да, это так. Всегда было. Именно по этой причине он возвысился над рядами остальных воинов и обратил на себя внимание Хьортура. Гордость сделала его не просто сильным. Он стал несокрушим.
«Мы живем только ради стаи. Именно она делает нас смертоносными, вечными. Ничто больше не имеет значения».
И это тоже было правдой. Гуннлаугур всегда об этом знал. Он жил с этой мыслью. Что Ингвар сделал для Ярнхамара, и что — он? Именно Гуннлаугур удерживал стаю вместе после смерти Хьортура, сделал сильнее, закалил в боях и не позволил вырваться наружу их яростному духу. Смог бы Ингвар справиться с Тиндом, когда злобный характер брал над ним верх? Стал бы он смягчать горечь Ёрундура или удовлетворять потребность Вальтира в признании на каждом шагу?
Но дело было не в Ингваре.
Перед ним раскинулись бесконечные равнины, погруженные во тьму. Гуннлаугур сверился с показаниями локатора, которые выводились на дисплей шлема, и, моргнув, открыл файл данных с координатами, предоставленными де Шателен. На южном горизонте земля начинала бугриться, словно старый шрам, постепенно переходя в плоскогорье, иссеченное извилистыми оврагами. Ветер, дувший оттуда, пах скверной.
Гуннлаугур проверил расстояние до цели. На самой границе охвата сканера он заметил скопление рун, которые искал. Они горели красным цветом на фоне отфильтрованной оптикой шлема темноты пустыни.
Волчий Гвардеец скорректировал курс и ускорился. Стая последовала за ним. Он слышал тяжелое дыхание космодесантников и глухие удары бронированных ботинок по слежавшейся пыли.
— Вот оно, — сказал Волчий Гвардеец, указывая на устье широкого оврага, выходившее на равнину.
Оно было погружено в тень и не освещалось луной.
Они придут отсюда. Враг забудет об осторожности, уверенный, что на этой земле не осталось защитников. Они горделиво выйдут вперед, переваливаясь при ходьбе из-за раздутых от чумы тел, задыхаясь от скверны, живущие только чтобы разносить инфекцию, которая, бурля, течет по их отекшим жилам. Они притащат с собой боевые машины, и на каждой будут стоять давным-давно отвергнутые типы биологического оружия, отмеченные разрушительными символами темных богов.
Гуннлаугур бежал. Его дыхание участилось, но не от усталости, а в предвкушении.
Скулбротсйор легко висел за спиной. Он будет казаться еще легче, когда Волк возьмет его в руки.
Ингвар шел по пустынным улицам, и его настроение было таким же мрачным, как небо над головой. Грохот и лязг строительных работ по-прежнему звучали в ночи — все новые и новые пушки устанавливались на укрепления и все больше улиц расчищались для организации снабжения. Немногие смертные покидали свои жилища после наступления темноты. Те, кто ему встречался, носили плащи гвардии Рас Шакех или боевую броню Раненого Сердца.
Ингвар не обращал на них внимания. Он шел быстро, спускаясь от Врат Игхала в нижний город. Звезды ярко светили, лишь иногда скрываясь за клубами дыма костров. Отовсюду по-прежнему слышались звуки битвы, далекие, беспрестанные. Лазганы гвардии стреляли тихо, но периодически раздавались выстрелы огнеметов и болтеров сестер, в напряженной и наполненной страхом тишине подобные ударам молота.
Хьек Алейя окутало ощущение надвигающейся беды. Отовсюду пахло смертью. Горожане, гвардейцы и чиновники Экклезиархии подозревали друг друга и спешили донести о каждой замеченной болячке или сыпи, о случайно услышанном кашле. Все это создало натянутую, как кожа барабана, атмосферу всеобщей недоверчивости.
Ингвара это не волновало. Пускай канонисса беспокоится о городе. У него были другие дела.
Собор вздымался перед ним, пронзая шпилями ночное небо. Огни вокруг потухли, из-за чего здание казалось каким-то демоническим запретным местом. Двор, где раньше собирались верующие для получения благословления, был пуст, а каменные плиты разбиты под тяжестью гусеничных
