ошибся.

— Обороты, — сказал он, прислушавшись. — А ты слышишь, Нга-Аи?

Её губы задрожали. Срок прошёл, младший не вернулся, небесный дым пах кровью. Нга-Лор, велевший всем закрыть третий глаз и сделавший то же самое, оплакал брата и порадовался гибели соперника.

Нга-Аи попросилась сказать, он разрешил.

— Ты не должен был отправлять его к шаману сегодня.

Она всегда дерзила, эта нга с мены, но ей прощалось, пока был жив Нга-Анг, знахарь, травник и воспитатель, а после пришла печаль, и Нга-Лор соблюдал правила: не поучать скорбящего. Однако время кончилось.

— Я старший и сам решаю, когда и как.

За ухо он потянул её к откинутому пологу, сплетённому из трав, — входу в хижину. Когда отпустил его, Нга-Аи забилась в угол. Но Нга-Лор вытащил её оттуда.

Хромоногая фигура доковыляла до хижины и прислушалась. Там, за шкурами, натянутыми на связанные прутья, молчаливо боролись двое. Нга-Тет не стал им мешать, хоть и не одобрял. При живой-то жене, да разве по правилам… Впрочем, то, что он собирался сделать сейчас, тоже отстояло от правил — многих, ныне существующих, но он честно пытался отговорить вожака, чтобы тот своим примером не дал волю ему и другим.

Попытался отговорить, зная, что не получится, чтобы позже бросить в лицо ядовитое оправдание, снимающее с него самого всякую тяжесть вины.

Умный старый Нга-Тет.

Нга-Эу посадила светлей в плетёную корзинку и задвинула крышкой. Они горели там, как маленький ручной огонь, мирный и тёплый. Заколола волосы косточкой, чтобы не мешали смотреть. Подсвечивая тропу, пошла собирать хворост — завтра ей надо будет сложить для себя погребальный костер, и хвороста потребуется много, очень много, чтобы пламя смогло съесть всё, что на него возложат. Втайне понадеялась: сейчас из-за кустов, что в темноте сами напоминают зверей, выскочит оборот и положит конец её жизни раньше, чем завтрашний огонь. Меньше боли, меньше страха… Но тут же застыдилась — нехорошо так думать, неподходяще разумному. Разум дан не для трусости, а для силы принять неизбежное.

Нга-Тет помнил циклы, когда бегал и бросал копьё лучше, чем кто-либо другой. Помнил и то, как на охоте его подмял под себя старый лесь, уже умерщвлённый его же, Нга-Тета, точным ударом, как плохо срослась искалеченная нога, как младший брат покачал головой: хромой вожак — не годится. Как, стиснув клыки, последовал правилам, уступив ему место старшего, а потом наблюдал, как растут Нга-Лор и Нга-Лог, понимая, что следующим вожаком станет кто-то из них, сыновей брата, а вовсе не он, настоящий старший, и злился, и обижался, и дурнел характером, и носил в себе гнев, горький, как залежалый корень. И помнил ещё и старые поверья, за долгие циклы не имевшие возможности сбыться, а теперь зовущие: белый мозг двуглазого, быстро убитого и не успевшего испугаться, излечивает от любых увечий.

Обороты выли у дальних болот, выли так, будто загнали добычу. Вестник задержался слишком однозначно.

— Ты не вернёшься, Нга-Лог, — пробормотал Нга-Тет. — Тебя уже съели.

— Не надо, — попросила Нга-Аи.

Нга-Лор ударил её за то, что она обратилась к нему без разрешения.