Тот рассмеялся и присел на подлокотник кресла.

— У меня не элегантная, а разбойничья, знаю… Объясни наконец ребёнку, рыжая, что ты имеешь в виду.

— Всё просто, Луч: тот человек нашёл сказку.

— Дурак, — повторила Лучик. — Какие сказки за дверями, в Неназванном?

— Специфические, да, — сказал Капитан. — Но наша рыжая не признает иного термина. Только «сказка». Здорово ведь? Рыжая?

— А ты всё так же иронизируешь.

— Молчу, молчу… Называй, как хочешь. Хотя, как по мне, твоё практически неприкрытое одобрение попавшего и его безрассудства — просто поощрение инфантилизма.

— Ты как-то говорил, что тебе нравится полёт духа и вера в необыкновенное. И называл это стремлением к волшебству, а не незрелостью или легкомыслием.

— Разум тоже никто не отменял. И обычный природный инстинкт сохранения собственной шкуры, который — я хочу заметить это, Курт — должен быть гораздо сильней всяческого там любопытства.

— Ты скучный, — Курт демонстративно зевнул и вытянул ноги. — А вот меня давно научили, что любопытство — двигатель жизни…

Но они тогда не стали играть ни в бильярд, ни в шашки — Лучик снова взяла его под руку и заговорщицким шёпотом (для этого ей пришлось потеребить Курта за рукав, чтобы он нагнулся) предложила показать одно интересное место.

«Но нам придётся подняться наверх».

«На крышу?»

«На холм, — сказала Лучик. — Позади центрального корпуса. С крыши видно плохо».

«Разве нам можно выходить за пределы больницы?» — Курт опасливо огляделся — нет ли здесь, в общем холле, чутких на слух докторов. Однако три дежурившие медсестры в данный момент были увлечены пинболом, а негромкий, но ровный гул, производимый голосами собравшихся пациентов, делал любой шепот неразличимым.

«Нельзя. Но неужели тебе не интересно?»

«Мне боязно, что нас поймают».

«Даже если поймают, что сделают-то? Прочтут лекцию? Выругают? Оставят без сладкого? Брось».

«Ты — авантюристка».

Лучик рассмеялась, встряхивая чудными волосами.

«Есть немного. Ну, так что — пойдёшь со мной?»

«А высоко в гору лезть?»

«На холм. Нет, не очень. Там довольно пологий склон, идти не трудно. Хотя, если ты неважно себя чувствуешь для прогулки, отложим на другой раз — вон, столик освободился, я сяду, займу… О, они оставили коробку с „Монополией“. Сыграем?»

Она, не стремясь к тому, конечно, чувствительно уколола его самолюбие.

«Я настолько выгляжу дряхлой развалиной? — ворчливо спросил Курт. — Тогда где мои ходунки? И зубы вставные… Подождет „Монополия“. К слову, о том, что это такое, я не имею понятия. Веди. Авантюристка…»

Лучик смотрела него очень лукаво.

«Тогда снимай халат».

«Чего?»

«Халат, говорю, снимай, — и тут же деятельно освободилась от своего, встряхнула и скатала в мягкий светло-голубой валик. — Иначе будешь цепляться полой за ветки. Да и, если споткнёшься о корень и свалишься, вымажешься в земле, потом придётся объяснять. А так, даже испачкавшись, можно будет скрыть следы преступления, надев халат обратно. У подножия холма, как только начинается подъём, есть старая сосна с большим дуплом. Я свой халат обычно оставляю там».

Больничный халат, бывший до этого момента для Курта своеобразным панцирем, защищающим, обещающим заботу и уход, определяющим в отдельную, правда, всё ещё не очень понятную касту, оказался обычной одеждой. Его можно было снять, не потеряв при этом статуса пациента — только без халата он сразу почувствовал себя голым и мёрзнущим. Вручил свой свёрток Лучику и пошёл следом за ней, неловко ощущая тяжесть рук, которые нельзя было пристроить в карманы. Но в нём уже начал говорить интерес. Что это за тайное место, подготовка к посещению которого требует такой конспирации?

«Там, должно быть, друидский алтарь, и ты меня на нём прирежешь».

«Но у меня нет ножа», — с улыбкой ответила Лучик.

«Тогда там ждёт кто-то с ножом».