Фиолетовые очки чуть сползли, открывая узкую переносицу и пушистые стрелки ресниц — белых, как волосы. А под ресницами на Романа внимательно смотрели глаза — розовые, прищуренные и туманные. Розовые с серыми разводами, как плавленое в печи стекло! Роман никогда ещё не видел такого оттенка радужек, но сразу, сопоставив их с цветом волос, ресниц и бровей, понял, что девушка — альбинос.

Она тоже поняла, что именно он увидел, и, должно быть, привычная к такой реакции, необидчиво фыркнула.

— Вот такая я у мамы с папой, что да, то да… И в цирк не сдали! Вторую чашечку вам как, сразу?

Смущённый, Роман кивнул.

— Американо!

Громовой возглас сотряс помещение. Парнишка за столом в конце зала от неожиданности пролил на себя виноградный сок. Чёрноволосая, высунувшись из-за кухонных дверей, неодобрительно повернула голову в сторону младшей официантки, но бармен нагнулся к ней через стойку, и старшая, пожав плечами, вернулась обратно на кухню. Белобрысая с крайне довольным видом направилась туда же, помахивая зажатым в руке блокнотом. Снаружи — Роман услышал — зачастил дождь.

Роман разделался с пирожным и кофе, слушая тихий рокот дождя, пробивающийся через льющийся из скрытых где-то под потолком колонок звук флейты — без слов, одна мелодия, под которую так хорошо представляется шумящий резными листьями над водой восточный клён. Понаблюдал за барменом, за его ловко снующими, немолодыми уже и морщинистыми руками. Всклокоченные серые волосы придавали ему сходство с безумным профессором. Бармен снова посмотрел на Романа и улыбнулся, теперь став похожим на учителя-чудака. Только почему он здесь, а не у классной доски? Белобрысая официантка принесла вторую чашку кофе и, чуть погодя, исходящую паром тарелку. Цыпленок в густом соусе пах так одуряющее, что, казалось, в кафе одновременно открылся филиал кондитерской фабрики и пророс апельсиновый сад. Роман подцепил вилкой кусочек, отправил в рот и зажмурился — как раз тогда, когда над дверью звякнул колокольчик, пропуская с улицы, из сырой прохлады, которая повеяла вдруг стылым шлейфом в пряной теплоте, очередного посетителя.

И старик с собакой, и библиотекарша, и даже выдуманные рыбы разом сплелись в яркий, слепящий до боли глаза пылающий клуб раскалённого света, поправший весь привычный наружный скептицизм. И все мысли о том, что совпадения — просто случайности, что пойманный в рассеянной задумчивости кленовый листок — просто лист, бездумно сжатый в руке, а кафе — всего лишь кафе, попавшееся по дороге первым из многочисленных и на него похожих. Свет вызолотил тайное, что было спрятано глубоко за оболочкой обывателя — болезненное ожидание пришедшего вдруг в этот момент ответа на всегда присутствовавший, но незадаваемый себе вопрос: «а такую ли чушь я пишу».

Или, попросту — «нет ли в действительности места для чуда».

Она стряхнула тёмные капли дождя с кожи своей приталенной бежевой куртки и прошла прямо к длинной стойке бара. Официантки, было подобравшиеся, вернулись к своим делам: постоянный клиент, но не их, а бармена. Тот привстал и радушно протянул руки.

— Дорогая моя!

Маркиза Дрю, рыжеволосая и живая, села на центральный табурет — вполоборота перед оторопевшим Романом.

— Привет, Джер, — сказала она. — Мне как обычно.

— Ну, я и сказала ему, что дядя хочет переманить его обратно к нам.

— Так и бросит Джер своё кафе, конечно, — хмыкнул Капитан. — А что — Ян и правда хочет?

Четвёртая хихикнула.

— Ну да. Дяде слишком нравился тот мясной пирог. Он уже всем, кажется, нажаловался, что больше никто такой пирог не делает, а ходить каждый день в кафе у него попросту не хватит времени… По мне — пирог как пирог, вкусный, конечно, но не та вещь, чтобы из-за него так страдать. Я больше люблю шницели. Те, которые в ржаных сухарях и с сыром.

Шницели они ели в тот обед, припомнил Курт, и он сам ещё дважды сбегал за добавкой. Раскалённый, как металл в домне, сыр обжёг ему верхнюю губу и язык — так, что потекли слёзы, и он смеялся с себя с набитым ртом, а Лучик по-матерински заботливо вытирала ему щёки салфеткой. Рыжая, вопреки своим заявлениям о нелюбви к супу, делиться им ни с кем не стала. Капитан смотрел на неё с доброй усмешкой. Жутковатая вообще-то получалась у него усмешка из-за этих шрамов — и кто же его так изувечил, господи боже, как он сам не пугается, глядя на себя в зеркало, и Капитан, похоже, понял, почему Курт на него так глядит сквозь свой неуместно к пристальному взгляду беззаботный смех, и произнёс:

«То ли с моим лицом ещё случится, когда я рассмеюсь, как ты. Некоторые делают в штанишки — не к столу будет сказано…»

«Извини», — стушевался Курт.

«Я привык, — откликнулся Капитан. — Так что всё нормально».

Он сидел, откинувшись на спинку стула, и пил чай — из разнообразия заварочных пакетов для чайника все единодушно выбрали простой чёрный. Белая больничная чашка почти полностью пряталась в широкой загорелой ладони. Поверх чашки Капитан рассеянно обозревал зал. Он единственный здесь