— Они спят крепко. Мы можем поговорить.
Он сидит на полу и держит голову мальчика у себя на коленях.
— Знаете… Мы с женой тоже хотели сына. Но я, наверное, был уже слишком стар. А потом она умерла.
— Ваш мир какой-то совсем невесёлый, — отвечает Четвёртая. Сидя напротив, она с любопытством рассматривает соломенную шляпу с нашитыми на неё маленькими колокольчиками и бубенцам, но никак её не комментирует. — Одна смерть. Простите.
— Какой есть. А ваш?
— А?
— Вы же не армейцы. И даже не конфедераты. Вы — прежние, но не отсюда. Не волнуйтесь: излучение Разрубившего Луну не причинит вам вреда. А вот кое-что другое — очень даже.
— Почему вы нас задержали?
— Сонный дурман… хорошо, что он растёт на моей пасеке. На пчёл не действует, на людей тоже — пока его не высушишь и не измельчишь. Я сшил много подушечек, на всех хватило.
— Вы не ответили.
— В моём возрасте быть глупцом так унизительно. Я совсем не знаю, как разговаривать с богами. Но я очень прошу вас не изменять путь нашей истории. Уходите обратно. Прямо сейчас.
Заря вызревает молочно-розовым. Чёрный кот, лоснящийся и огромный, спрыгивает с забора и призывно урчит. Пойдем, Кубышка, прогуляемся. Но к нему никто не выходит: в доме, что стоит на краю деревни, лицом вниз на полу лежит человек. От него тянет сивухой и потом. Рядом — осколки глиняной бутыли, мокнущие в луже мутной жидкости. Человек не пьян, что с ним часто случается. Он мёртв. Трогая человека лапой, жалобно мяукает кошка. Плохо. Всё плохо.
Капитан слушает тишину дома, погружённого в наркотический сон. Тишина звенит сотнями маленьких цимбал, а здесь, в комнате, после слов Костыля-пасечника, глохнет и леденеет. Курт с Лучиком стерегут основную дверь и чёрный ход на кухне. Снаружи, там, где сидел в подвале мальчик, зарождается крик. Кричит пожилая женщина.
Под окном комнаты Лады прячется тощая тень. Хмурится и скребёт кудлатую бороду. На крик, долетевший с другого края деревни, реагирует на удивление равнодушно — будто уже знает, что там произошло.
Командир качает головой.
— Мы не можем так просто уйти. Нам нужны двери.
— А наши обычные, деревянные вам не годятся? — с улыбкой спрашивает тот, кто представился, как Костыль.
— Увы. Нужны другие.
— И вы не можете их… открыть? Сделать?
— Нет.
— Почему?
— Потому что мы не боги.
Костыль машет рукой.
— Придираетесь к словам, — если и упрёк, то слишком добродушный. — И потом, как-то вы же к нам пришли?
— Это была случайность. Мы не хотели и не собирались. Вмешиваться — тоже.
Костыль пожимает плечами — кажется, что он не особо верит.
— Пусть так. Но теперь-то вы здесь. И уже вмешались. Правда, пока не смертельно…
— Смертельно, не смертельно, — Капитан начинает терять свое многострадальное терпение. Его глодает смутная тревога, а ещё знакомый недосыпный зуд и мерзкое ощущение во рту после этого их деревенского пойла, которое он лишь попробовал на язык, потому как нужно было соответствовать образу благодарного гостя и не настораживать старейшину. Что-то здесь, в этом мире, в этом их разговоре есть очень и очень неправильное. — Смертельно — то, что вы все тут задумали! Мало того, что смертельно, так ещё и отвратительно. Грязный, кровавый цинизм. И какой изощрённый. Надо быть больным на голову, что придумать такое. И одобрять.
Костыль пропускает его слова мимо ушей.
— Так что с дверями? — спрашивает он у Четвёртой.
— Как же вам объяснить… Мы сможем вернуться, если только нам откроют дверь с той стороны, откуда мы пришли. Или если произойдет истончение, когда мы в силах сделать дверь самостоятельно. Но истончение — слияние многих факторов, о которых говорить долго и нудно. Боюсь, вы не поймёте.
