раньше не сталкивались.

Перси толстел, лопал все подряд и пил воду из ручья. Бернард ван Хоутен сперва обгорел на солнце, а затем покрылся хорошим загаром. Вид у обоих был здоровый, так что исследовательская группа поснимала свои скафандры. Затем вдруг все (и даже Перси) слегли с трехдневной лихорадкой и приступом диареи, но все выздоровели, и ни у кого болезнь не повторялась.

После этого стали устраивать ротацию членов исследовательской группы; все, кроме дяди Стива, Гарри и нескольких еще, отобранных ими, менялись местами с оставшимися на корабле. Половине второй группы была сделана прививка сывороткой, полученной из крови оправившихся от трехдневной лихорадки; почти никто из привитых не заболел. Возвращающихся не сразу пускали на корабль, сначала они проходили карантин на временной палубе, установленной на макушке «Элси».

Не надо только делать из моих слов вывода, что Конни была совсем как городской парк, – вас могут убить даже в Канзасе. Тут обитал здоровенный хищник, похожий на ящерицу, и он был совсем не подарок. Когда люди впервые встретились с этими тварями, одна из них прикончила Лефти Гомеса. Будь Лефти из тех людей, которые очень хотят жить вечно, зверюга добралась бы по крайней мере еще до двоих. Никак не подумал бы, что Лефти – герой; на корабле он был помощником кондитера и заведовал одной из кладовых, но дядя Стив говорит, что храбрость в критических условиях – самое рядовое для людей качество и семеро из десяти могут заслужить медаль «За отвагу». Если попадут в подходящие обстоятельства.

Не знаю, может, и так. Наверное, я из тех оставшихся. Не думаю, что я бы остался стоять и попытался выколоть глаза твари единственным своим оружием – шампуром.

Но этот самый Tyzanosaurus Ceti не был настолько опасен, чтобы из-за него браковать планету. Ничего страшного, когда знаешь, что он есть и на что он похож. Гораздо опаснее была бы любая крупная кошка; кошки – хитрые, а эта тварь была глупой. Конечно, надо было успеть выстрелить первым, но, получив разрывную пулю, она падала и лежала тихо, как коврик. Вообще-то, она была беззащитна против людей, и когда-нибудь люди ее истребят.

Береговая группа расположилась лагерем так, чтобы был виден корабль, на берегу очень красивого залива Бэбкока, где мы встали на якорь. Ежедневно окрестности патрулировались двумя вертолетами; они всегда летали вместе, чтобы второй подобрал команду первого, если с ним что-нибудь случится. Их не отпускали дальше чем на несколько сотен миль от базы. Пешие патрули не удалялись от базы дальше чем на десять миль; мы не ставили себе задачу покорения этой планеты, мы просто пытались выяснить, смогут ли люди покорить ее и затем удержать. Получалось, что смогут, по крайней мере, в окрестностях залива Бэбкока. А обычно, если уж человек сумеет уцепиться, значит сумеет и удержаться.

Моя очередь подошла только к четвертой ротации, к тому времени все страхи уже окончились и начали выпускать даже женщин.

Удивительнее всего было давно забытое ощущение погоды. За два года в помещении с кондиционированным воздухом я совсем забыл, что это такое – ощущать на лице дождь, ветер и солнечный свет. На борту «Элси» вахтенный техник менял по случайной программе температуру, влажность и содержание озона в воздухе; считалось, что это полезно для нашего обмена веществ. Только это было не погодой, а вроде того, когда целуешься со своей сестрой.

Первая капля дождя поразила меня. Я не понял, что это такое. А затем носился как оглашенный, плясал под дождем, как ребенок, и ловил капли ртом. Это был дождь, настоящий дождь, и это было здорово!

Ночью я не спал. Мне не давали уснуть легкий ветер на лице, звуки, издаваемые во сне другими членами нашей команды, лежавшими неподалеку, отдаленные звуки жизни, доносившиеся из-за забора, окружавшего лагерь, неполная темнота. Корабль тоже живет, у него есть свои звуки, но они совсем не такие, как в природе; планета живет совсем по-другому.

Я тихо встал и на цыпочках вышел наружу. Перед мужской казармой, футах в пятидесяти от себя, я увидел вахтенного охранника. Голова его склонилась над приборами и дисплеями, регистрировавшими состояние внутренней и внешней оград, а также экрана, прикрывавшего нас сверху, он меня не заметил. Говорить мне не хотелось, так что я зашел за дом, туда, откуда не было видно ни его, ни даже тусклого свечения приборов. Там я остановился и посмотрел вверх.

Впервые с тех пор, как мы покинули Землю, я мог хорошенько рассмотреть небо; ночь была ясная. Я стоял потрясенный и немного опьяневший от зрелища.

Потом я начал выискивать знакомые созвездия.

Это было довольно легко; по сравнению с расстоянием до большинства звезд одиннадцать световых лет – небольшая прогулка. Ковш Большой Медведицы был над головой. Хоть и несколько более смещенный, чем если смотреть с Земли, он легко узнавался. Орион сиял передо мной над самым горизонтом, однако Процион сильно сместился, а Сириуса и совсем не было видно – должно быть, ушел за горизонт, потому что Сириус даже ближе к Земле, чем Тау Кита, и наш перелет сместил его на другой край небосвода. Я попытался разобраться в уме со сферической тригонометрией, чтобы вычислить, где надо искать Сириус, но голова у меня пошла кругом, и я бросил это занятие.

Потом я попробовал найти Солнце. Я знал, где оно должно быть, в Волопасе, между Арктуром и Девой, но сначала надо было найти Волопас.

Волопас был у меня за спиной, столь же близко к горизонту, как и Орион, но в противоположной стороне. Арктур малость сдвинулся и попортил форму Волопаса, однако сомнений не было.

Вот оно! Желтоватая звезда, цветом как Капелла, но более тусклая, примерно второй звездной величины. Все было как надо, и положение, и яркость; да и вообще это должно было быть Солнце; когда мы с Пэтом в школе зарабатывали свои почетные нашивки астронавигаторов, в этом месте не было такой