– Алекс Тан, – без зазрения совести представилась Алаис. А что? Легко запомнить, и отозваться несложно. Хоть на Алекса, хоть на Тана. То есть – Таню.

– А батя твой?

– Наполеон Бонапарт, – Алаис озорно улыбнулась. – Думаю, род он сам себе выбрал, так-то попроще прозывался. Но нам, певцам, без красивого имени нельзя.

– А что ж ты Наполеоном не прозвался? – мужчины не насмешничали, просто поддерживали разговор. Алаис развела руками.

– Рано мне еще. Я пока м аленький, глупенький…

– Зато поешь хорошо…

– Говорят, на Маритани тоже песни красивые?

– Совсем другие, – ответил после нескольких секунд размышления Реваль. – Мы поем о том, что было. О героях, о богах, о королях…

Алаис бы еще покрутила разговор и так и этак, но народ начинал нервничать, господин Агилар уже сделал ей предупреждающий знак, мол, пора закругляться, и девушка решилась.

– Вы часом, не на Маритани идете?

– Туда. А что? – нахмурился Карн.

– А место для пассажира не найдется ли?

– Мы обычно не берем чужих на корабли, – отозвался Реваль. – Корабль, это ведь не просто сбитые вместе куски дерева. Это душа, сердце, это часть тебя, или ты – часть его.

– Я это понимаю. И не просил бы, если нашел другой выход.

– Нет.

И так Карн это сказал, что стало ясно – обсуждению не подлежит.

Господин Агилар подал второй знак, и Алаис встала.

– Я настаивать не буду, если что – проезд и оплачу, и отработаю, лишним не стану. Сами не возьмете, так хоть корабль подскажите? Чтобы я в рабстве не оказался, или где похуже?

И отправилась обратно.

Привычно уселась на углу стойки, взяла в руки гаролу, пробежала по струнам… и вдруг кольнуло что-то такое в сердце. Пусть ей ничего не обещали, пусть она почти ни на что не рассчитывала, но обида – чувство иррациональное.

Да пропадом вы пропади, твари! Носы дерете? Класс показываете?

Мы чужих не берем…

Видали мы таких… самураев недобитых! Гнев вскипел в душе черной волной, заполнил ее и выплеснулся наружу единственным возможным способом. Ничего, она найдет другой выход! А вы сейчас услышите…

– Когда-то воевали две страны. Был такой корабль 'Варяг'… победил в бою с шестью кораблями противника, – вспоминая историю, там ему еще канонерская лодка помогала, но здесь о таком не знают. – В память о подвиге люди сложили песню. Для тех, кто участвовал в боях…

И под пальцами зарокотали, загремели струны…

– Наверх вы, товарищи, все по местам. Последний парад наступает…

Может, и не было однозначного мнения о бое в бухте Чемульпо. Историю всегда пишут победители. Но песни… песни пишутся душой и сердцем народа. И сохраняются народной памятью только те, которые не лгут.

– Лишь волны морские прославят в веках, геройскую гибель Варяга.

Под пальцами отзвучал последний аккорд.

Несколько минут в таверне стояла тишина.

А потом случилось нечто странное.

Маританцы встали.

Все четверо, как один человек, не сговариваясь.

Блеснули извлеченные из ножен кинжалы, вскинутые в церемониальном жесте.

– Память и слава!

И Алаис почувствовала, что у нее слезы на глаза наворачиваются.

Проклятье, она, юрист, закаленный службой в администрации, пожизненный циник и стервозина, гадина и ехидна, она почувствовала, как по щеке сбежала одна крохотная слезинка. Или не одна?

Потому что герои таковыми и остаются. В любом мире.

– Слава и память, – отозвалась она.