Я в восхищении оборачиваюсь, зачарованный искорками волшебной лампы…
Их дверь захлопывается, а мне вдруг, сам не знаю почему, больше совсем не хочется заходить к себе домой.
Пойду-ка я лучше съем кебаб.
Задумчиво спускаюсь вниз.
Ее я видел раз или два, мы встречались с ней на лестнице утром, когда она вела своих девочек в школу. Вечно взъерошенная, спешащая, но всегда любезная. Мелани ворчит, потому что она как попало бросает коляску в подъезде. Коляску с кучей игрушек, ведерок, песка и крошек. Когда рядом стоят упаковки воды или молока, я поднимаю их до своего этажа и ставлю на лестницу — таким образом они преодолевают больше половины пути как бы самостоятельно.
Мелани всякий раз возводит очи горе: курьер в придачу к демонстратору — это уже чересчур.
Как-то раз эта мамочка с пятого этажа, стремительно пролетая мимо, осыпала меня самыми горячими благодарностями за мою скромную помощь, в ответ я уверил ее, что это излишне, признавшись, что в награду брал пару раз у нее печеньки из пачки, которую она оставляла в сетке под коляской. Уже издалека я услышал ее смех, а на следующий день целая пачка печенья ждала меня на коврике перед дверью.
Я не стал говорить об этом Мелани.
Его я впервые видел лицом к лицу, но мне кажется, именно его шаги я слышу по вечерам.
Я знаю, что он подписан на «Газет Друо»[75], потому что этот журнал вечно торчит из их почтового ящика, а еще — что он ездит на «мерседесе-универсале», потому что те же журналы валяются на приборной панели.
Однажды утром я наблюдал, как он вытащил из-под «дворника» квитанцию на штраф, подобрал ею собачью какашку и выбросил все это в канаву.
Это все, что я о них знаю. Надо сказать, мы не так давно сюда переехали…
Колоритная у них вышла сценка. На самом деле они ругались как актеры бульварного театра. Пожалуй, даже как опереточные персонажи. Да-да, герои оперетты. Он не кричал, он пел раскатистым басом: «Неугомонные! Винтаж! Винтаж! (Звучало как „ажиотаж“.) Прекрасно, моя дорогая!» — и его вокальная партия все еще резонировала у меня в ушах.
Я улыбался, держась за перила.
Улыбался, стоя в кромешной темноте, потому что дежурное освещение погасло, а я прекрасно чувствовал себя в этой темноте, все снова и снова прокручивая перед собой эту сценку — настоящий подарок свыше: немножко парижской жизни в стилистике Оффенбаха.
Не успел я и носа наружу высунуть, как сильный порыв ледяного ветра проветрил мне мозги.
Боже, как же я медленно соображаю. Я развернулся и бегом поднялся наверх.
В-четвертых, маркиза
— Он вам мешает, да?
Он больше не пел. Его широкие плечи почти целиком перегораживали дверной проем, на мсье был клетчатый жилет, полосатая рубашка и бабочка в горошек — шерсть, хлопок и шелк всех цветов радуги прекрасно дополняли друг друга. Не знаю, то ли из-за его маленького роста, то ли из-за разноцветного жилета, то ли из-за его бороды, но он мне напомнил невероятного, колоритнейшего Гарета из фильма «Четыре свадьбы и одни похороны». Его дочки были уже тут как тут и, задрав головы, разглядывали меня, как и давеча, с самым серьезным видом. Но все это было сплошное притворство. Чувствовалось, что малышкам нравится комедиантство и их напускная важность — это часть игры: им хотелось продолжения.
— Нет-нет, что вы! Но я подумал, что мог бы вам помочь поднять его к…
Не дав мне закончить фразу, он обернулся и громогласно возопил:
— Алис! Я наконец узнал, кто ваш любовник! Но он и впрямь очаровательный юноша… Я горжусь вами, любовь моя!
— Но… позволь… которого ты имеешь в виду? — прощебетала неверная.
И тут появилась Алис.
Явление Алис.
