боюсь за жизнь отважного шотландского капитана. Мне даже лгать почти не приходится.
«Ну конечно, Мэдлин не желает посещать праздники и балы, где веселится столичный бомонд!»
«Разве не видно: бедняжка места себе не находит, думая о своем капитане Маккензи».
Право, мне даже немного не по себе от того, насколько сильно она мне сочувствует. Поддерживая меня, несчастную, она смогла добиться от моего отца невиданных поблажек. Завтрак мне теперь приносят в спальню, словно замужней женщине или прикованной к постели больной. Меня освободили от необходимости посещать увеселительные мероприятия, и мне разрешено проводить столько времени, сколько мне хочется, за рисованием. Каждое утро мне приносят в спальню шоколад, гренки и газету, которую я успеваю прочесть еще до того, как она попадает к отцу.
Я начинаю верить, что вы – воистину гениальная идея».
Дорогой капитан Маккензи, капитан Фикция.
Трубите фанфары! Звоните в колокола! О, счастье!
Драйте полы с лимонным маслом. Молодую жену моего отца основательно тошнит каждое утро и почти каждый вечер тоже. Все признаки налицо. Шумное, вонючее, дрыгающееся существо пробьет себе дорогу в этот мир месяцев через семь. Радости их нет предела, и меня оттесняют все дальше и дальше на задворки этой радости.
Ну и ладно. Зато нам принадлежит целый мир. Я имею в виду вас и меня.
Тетя Тея помогает мне проследить маршрут вашего передвижения, отмечая его флажками на карте.
Она развлекает меня рассказами о ландшафтах Франции, чтобы я могла воочию представить себе то, что окружает вас, когда вы тесните Наполеона за Пиренейские перевалы. Запах лаванды – это запах победы, говорит моя тетя. Я вынуждена время от времени напоминать себе, что должна выглядеть печальной и грустной, словно у меня за вас душа болит. И порой, как ни странно, притворство дается мне легко.
Будьте живы и здоровы, мой капитан».
О, мой дорогой капитан.
Вы будете на меня в обиде, но, должна признаться, я по уши влюблена.
Я навсегда отдала свое сердце другому, и имя его – Генри Эдвард Грейсчерч. Весит он всего 3 кило, он весь лиловый и сморщенный, и он – само совершенство. Не знаю, как я могла называть его существом.
Он – ангел, милее которого во всем мире нет.
Теперь, когда у отца есть наследник, наше имение никогда не перейдет к Жуткому Американцу, и нищета мне более не грозит. Это означает, что мне не обязательно выходить замуж, и я больше не нуждаюсь в фальшивом шотландском ухажере, чтобы меня оставили в покое.
Я могла бы заявить, что наша любовь не прошла проверку разлукой, что мы больше не пара, и положить конец всем этим глупым письмам, но тетя Тея слишком привязалась к вам, а я очень привязана к ней. Кроме того, мне будет не хватать этих писем.
Сама себя порой не понимаю.
Но иногда мне кажется, что вы меня понимаете лучше меня самой».
Дорогой Логан.
(Мы ведь уже можем называть друг друга по имени, верно?)
То, о чем я собираюсь написать, нельзя назвать иначе, чем выставлением напоказ своей самой постыдной слабости. Мне и самой не верится, что я пишу вам об этом, но, возможно, когда я напишу обо всем в письме, моя дурацкая привычка сама себя изживет. Видите ли, у меня есть подушка. Прекрасная подушка, пуховая, ни перышка. Достаточно туго набитая и большая. По ночам я кладу ее на кровать сбоку от себя, а под нее подкладываю горячий кирпич, чтобы ее согреть.
А потом я ложусь рядом, и если я закрою глаза и провалюсь в полусон-полуявь, то мне почти удается поверить в то, что эта подушка не подушка, а вы. Вы лежите рядом со мной. Вы меня согреваете, вы оберегаете меня. Но ведь на самом деле это не вы, а подушка. И вообще, вас нет. А я не дружу с головой.
Как бы там ни было, привычка сделала свое дело, и теперь я без этой подушки даже уснуть не могу. Без нее мои ночи были бы бесконечно холодными и одинокими.
Где бы вы ни были, надеюсь, вы спите хорошо.
Сладких вам снов, мой капитан Большая Подушка».
Мой дорогой шотландский лэрд и капитан.
А ведь вам удалось неплохо подняться для выдуманного мной шотландского горца без роду и племени. Вы ведь и не мужчина даже, а набитая ложью
