близко и деревень-то не было, зато лесовозных до­рог, развилок, перекрёстков великое множество, иные, торные, наезженные, вели в никуда. Стояли попутчики у обочины, как два гриба на толстых ножках, с тяжёлы­ми сумками, голосовали неумело, и он бы не остановил­ся, коль знал, где и куда свернуть. Но тут указателей нет, дело к вечеру, навигатор будто с ума сошёл, бормочет, что сбились с маршрута, и в обратную сторону посылает: спутник в космосе тоже запутался в пижменских просёл­ках. Вот и пришлось прихватить первых встречных, чтоб дорогу показывали, хотя подсаживать пассажиров было нежелательно: руководство пыталось скрыть появление в этом браконьерском краю сотрудника Госохотконтроля, чтоб никто в лицо не знал. И одновременно настоятельно требовало провести некую скрытую разведку, дабы вы­яснить, что в народе говорят по тому или иному случаю.

Оказалось, попутчики из Красной Пижмы — посёлок так называется — и ездили в вологодский город Тотьму вставлять себе пластмассовые челюсти по льготному тарифу, как заслуженные работники леса: это всё была губернаторская программа по оздоровлению местного населения. Вставили и теперь на попутках добирались на­зад, в свой пижменский край. У лесорубов к пятидесяти годам во рту остаются одни пеньки, как на лесосеке, жевать нечем, и это в наказание за то, что всю жизнь с то­пором — так объяснила набожная тётка. Она шептала молитвы и крестилась на все заброшенные храмы и по­госты, когда проезжали редкие, чаще брошенные дерев­ни. Однако же сама призналась, что всю жизнь работа­ла в комсомоле, райисполкоме секретарём, была членом партии и без какой-нибудь веры жить не может.

Но её муж когда-то лесной техникум закончил, хорошо знал природу, рассуждал как философ, поэтому не согла­сился со столь мистическим толкованием и сослался на то, что в леспромхозах зубы попросту не лечили, а рвали, если немного заболит, мол, приказ такой спустили сверху. И это было по-медицински правильно: в течение жизни человек все время что-то приобретает и теряет, в первую очередь зубы. В старости пора уже не мослы грызть, а кашку есть, как в детстве, коровку заводить и творожок со сметанкой лопать. Дескать, природа мудра и сама регулирует кормо­вую базу. Беззубость, она тоже на пользу организму, как эдакий сигнал к сдержанности. Например, в драке тебе выхлестнули зубы не просто так — с намёком: чтоб мяса ел поменьше и ярости поубавил. Поэтому, вернувшись до­мой, они непременно купят стельную тёлку у Дракониной вдовы, невзирая на новые челюсти. У неё коровы удоис­тые, чистопородные, то ли испанские, то ли французские, а называются как тряпки — джерси. Жена попутчика по­купать даже импортную нетель и растить из неё корову отказывалась, поскольку никогда в жизни её не держала, не доила и с молоком не управлялась. Тогда её стропти­вый муж рубанул сплеча:

— Не купишь — разведусь на хрен!

— Ну и разводись! — огрызнулась тётка. — А я деньги сыму с книжки и себе хвархворовые вставлю! А с ними я хоть за лешего пойду, хоть за Деда Мороза!

Казалось, ссора у них серьёзная, смертельная для бра­ка, сейчас биться начнут, вон мужик уже кулаки стис­нул, того и гляди врежет супруге по новым зубам. И сам тут же получит! Не хватало ещё стать свидетелем семей­ной драки: Зарубин поэтому и попутчиков не брал, что­бы ехать в тишине, думать, мечтать: пустынная дорога к этому располагала. Но попутчик расхохотался, держась за круглый живот.

— Ох, уморила! Скажи ещё — в снегурки возьмёт! Да ты знаешь, сколь они стоят? Она с книжки сымет!..

И тут Зарубин узнал, что за большие деньги, пример­но как стоимость новых «жигулей», можно и в Тотьме по­ставить себе фарфоровые на титановых штырях, которые вкручивают в оставшиеся пеньки. Сам не видел, но Бору- та рассказывал: возятся во рту, как в слесарной мастер­ской, дрелью сверлят, ключами крутят, зато потом че­люсти снимать и в стакан класть не надо! Цивилизация добралась и до этих глухих мест, вот только денег на та­кие зубы ни в жизнь не заработать, поскольку у попутчи­ков в наличии осталось всего на одну нетель. А в пересчё­те требуется ровно как на восемнадцать нетелей, если их покупать как мясо. Стадо целое во рту можно носить! Так что, мол, никуда ты от меня не денешься — это он уже про жену; леший тоже не дурак: бесприданницу с пласт­массовыми челюстями брать не захочет.

В общем, забавные попутчики попались, весёлые, простодушные: они тут же помирились, заулыбались и даже неловко обнялись. Зарубин не пожалел, что на­рушил своё правило дорожного одиночества и прихва­тил голосующих на дороге. Вставив пластмассовые челю­сти почти даром, они теперь сияли хищными улыбками, словно американцы, и без умолку, перебивая друг друга, рассказывали совершенно невероятные истории. Послу­шать — так Зарубин попал в сказку, в волшебный, но по­чему-то опустевший рай, в заколдованный лес, где ниче­го, кроме чудес, теперь уже не творится.

Как ни спешили, как ни срезали углы и петли по прямицам, на паром всё-таки опоздали. Скособоченный ржа­вый понтон стоял у причала на другом берегу уже без ка­тера, ушедшего куда-то вверх по реке: ещё отражённые полны и пенный кильватерный след не успели выгладить­ся на тёмной воде и дым от выхлопной трубы реял в ве­чернем воздухе. Попутчик надеялся догнать, побежал берегом за поворот и даже там что-то кричал, но вернулся раздосадованным и только руками хлопал. Паром был частный, фермера Дракони, сама переправа нелегаль­ной, поэтому паромщик никаких графиков не соблюдал, переправил молоковоз после вечерней дойки, отцепился от понтона и уплыл домой. К тому же был уже пьяный, поскольку днём наверняка перевозил за реку городских грибников и ягодников, а у него строгий тариф — сто граммов с колеса, — и вот уже лет пятнадцать не меняет­ся. Мост через Пижму был, но пришлось бы делать крюк километров восемьдесят по разбитым просёлкам, чтобы приехать опять сюда же.

Сам Зарубин никуда не торопился, и ночёвка на бе­регу была в удовольствие, тем паче вечер был без до­ждя, хоть и влажный, однако у костра терпимо, палатки ставить не придётся. А после четырнадцати часов за ру­лём никакого снотворного не надо. Спешили попутчи­ки, ибо ночевать в каких-то двадцати верстах от своего дома обидно. И хоть семеро по лавкам у них не сидело, скотины пока не держали, всё равно переживали, потому как дочка должна была с практики приехать на кратко­срочные каникулы — картошку копать. Ещё переживали, урожай погниёт в земле: две недели висят над головой