– Мог бы вз-сять меня с-с-с собой, я бы брос-сила вс-се и пош-шла! – крикнула в ответ змеелюдка. И осеклась.

– Не мог! – отказался черно-зеленый. – Тогда бы ты лишилас-с-сь клана и работы. – Отвел взгляд. – И с-стала без-с-сдомной, как я!

– А я с-с-сейчас какая? – ярилась Шушу, чиркая кинжалом о кинжал. Это у них аналог нашего истеричного заламывания рук? – Я ис-с-с-за тебя, поганца, все гаремы обошла! Вс-с-се искала, в каком ты, гад, прописалс-с-ся!

Воздух огласили пронзительное шипение и свист:

– Г-х-хде ты была?!! – Змеелюд стал стремительно раздуваться и зеленеть, хвост его свивал непостижимые узлы, куда там Каа перед бандерлогами – можно хоть сейчас макраме на курсах преподавать. – В г-харемах диэр-ров?! – Он навис над Шушу, беспощадный, как скала рока, мышцы на руках перекатывались, над висками и за спиной раскрылись-ощетинились острые гребни.

Мы все оцепенели, только эльфийка откуда-то достала парные саи и встала в боевую стойку. А Шеше стал накатывать на нас вал за валом, словно грозные воды паводка на хлипкую плотину:

– В каких гаремах-х-х ты была? Кто до тебя дотрагивалс-с-с-ся? Быс-с-стро наз-с-с-сови имена! – И оскал смертельной ярости на вытянувшейся змееобразной морде с вертикальными зрачками плюс капюшон кобры со знаменитыми очками с тыльной стороны. Гад! Натуральный.

Я осторожно сделала шаг назад. Еще один. Ну, с Богом!

– Ух ты! – залюбовалась сменой окраски и общей движухой. – В первый раз вижу воочию, как от ревности зеленеют и превращаются в кобру. – Поделилась: – А вообще, зеленый цвет – мой самый любимый!

– Так я тебе и с-с-с-сказала! – вякнула подруга, начиная подозрительно добреть и успокаиваться.

Змеелюдка как-то сразу уменьшилась в размерах. Когти втянулись, и девушка стала благородно темно-синей с металлическим отливом. Хоть лицо человеческое, и на том спасибо. Они своими всплесками трансформаций скоро нас всех до инфаркта доведут.

– Мне лиш-ш-шние трупы на совес-с-сти не нужны! – миролюбиво заверила Шушу, звучно чиркая кинжалом о кинжал. – Хватит тебя одного! Чик – и вс- се!

– С-с-забудь! Тогда кого ты будеш-ш-шь любить? – коварно спросил чисто-зеленый, пряча оружие и почти миролюбиво ощеривая пасть (лично я бы такое если ненароком увидела – потом бы год лечили от недержания!).

Остальные присутствующие от лицезрения своеобразных змеиных чувств будто к земле примерзли, стараясь даже не дышать. Ну, кроме Миримэ. Ту это словно не волновало.

А змеелюд, задвинув оглоблю-меч в заспинные ножны и выставив на всеобщее обозрение беззащитную обнаженную грудь, сделал финальный выстрел на добивание:

– И с-с-с кем совьеш-ш-ш-шь гнездо? – И сложил руки на груди. Дескать, вот он я! Хорош?

Шушу просто разомлела: в глазах туман, на физиономии премилая улыбка, все это плохо сочетается с жаждой убийства. Ну вот кто этих парнокопытных чешуекрылых, млин, разберет?

– Прям голубки, – не удержалась ехидная эльфийка, в свою очередь пряча кинжалы и расслабляясь. – Столько нагадили! – С силой пнула хвост Шушу. Та словно и не заметила.

– Давайте упростим задачу, – предложила я, раздумывая над ситуацией, – и сэкономим время. Шушу, – обратилась к подруге. – Ты его любишь?

– Люблю, – охотно откликнулась змеелюдка. Расправила плечи, в глаза вернулась былая кровожадность. – Вот с-сейчас-с прибью – и буду любить вечно!

– Выдвигаю встречное предложение, – погрозила я ей пальцем. – Давай ты сначала будешь любить его вечно, а когда вечность закончится, тогда и прибьешь, а?

– Э-э-э… Ладно, – после некоторого раздумья согласилась подруга. – Это тож-ш-ше приемлемый вариант. Прибить никогда не поз-с-сдно, и всегда мож-ш-шно ус-с-спеть.

– Теперь вы, – обратилась я к черно-зеленому. – Вы ее любите и согласны быть с ней в горе и радости?

– Меня сейчас от этого сиропа стошнит! – вполголоса отпустила реплику Миримэ.

– Люблю, – сообщил Шеше. Признался: – Никто, кроме нее, не брос-с-сает боевой топор так изящ-ш-шно. А уж-ш-ш как она перерез-с-сает глотки… Я давно бы от наш-ш-шего мас-с-стера уш-шел, держ-шался только из-з-с-са нее, – кивнул в сторону Шушу.

– А он ничего мне не говорил… – Закусив губу, Шушу пыталась скрыть выступившие слезы.

– А ты никогда не давала мне повода думать, что ради меня вс-се оставиш-ш-шь! – отрезал змеелюд, выдвигая клыки длиной в ладонь. Вот это да! Мне от них аж поплохело.

– Стоп, хватит! Это лирика, – остановила я его признания. – Так что насчет горя и радости?

– Это горе, когда нет радос-сти, – сказал змеелюд. – И я вообщ-ше-то очень даж-ше не против эту радос-сть обрес-сти, но вот только где? Дома у меня нет, клана тож-ше…

– А мы кто? – заволновались остальные змеелюды, нарушая молчание. – Раз-с-све мы не клан? И чем тебе з-сдесь не дом? И в этой горе? столько щ-