перечислялось, что делать можно, а чего нельзя. К примеру, поощрялись вежливость, хорошие манеры, деятельность на благо школы, а возбранялись яркий макияж, пирсинг, неестественное окрашивание волос, галдеж. Да-да, в брошюрке так и было написано – галдеж. Я отметила те места, которые, на мой взгляд, позабавили бы Линдси. Неважно, что она в часе езды от нас, это не помешает ей повеселиться над моими перспективами.
– Ну? – спросила я маму и медленно повернулась, показывая себя со всех сторон. – Что думаешь?
Она посмотрела и улыбнулась, но ее глаза заблестели. Я почувствовала, что мы невольно затронули ту тему, о которой изо всех сил я старалась не думать. Внутри у меня все сжалось. Но по маминому лицу я видела, как отчаянно в ней борются упрямый оптимизм и глухая тоска, и не могла удержаться от мыслей о Бене.
Мой младший брат погиб в прошлом году по пути в школу, всего за две недели до начала летних каникул. Тот день, когда я пошла прошлой осенью в школу, а Бен – нет, навсегда останется одним из самых страшных для нашей семьи. Это как смертельная кровоточащая рана, только во сто крат больнее.
Поэтому уловив в маминых глазах напряжение, я с некоторым облегчением подумала, что прошел уже год, хотя этого, конечно, мало. Я позволила ей пробежаться пальцами по серебристой нашивке на плече, заставив себя не дрогнуть под накатившей волной скрежещущих звуков ее шума.
– Тебе лучше вернуться в кафе, – стиснув зубы, сказала я. Мама убрала руку – она подумала, я раздражена, хотя это было не так. Тем не менее ей удалось улыбнуться.
– Уже готова?
– Почти, – ответила я.
Но мама не торопилась уходить, и я догадалась почему – она хотела проводить меня. Возражать я не стала. Не такой сегодня день. Я быстро проверила, все ли взяла: сумка, кошелек, солнцезащитные очки – все, что необходимо в привычной жизни. Затем проверила то, что требовалось мне как Хранителю: кольцо на пальце, ключ на шее, список в… списка не оказалось. Я вернулась в комнату и нашла Архивный листок в кармане штанов. Заодно прихватила и телефон, который бросила на кровать. Листок, сейчас абсолютно чистый, я сунула в нагрудный карман рубашки. Затем быстро ответила Уэсу.
Бросила телефон в сумку и вместе с мамой вышла из дома. По пути она дала мне целую кучу наставлений: как себя вести, как общаться с другими и, главное, как остаться целой и невредимой. Мы спустились по мраморной лестнице в вестибюль, она попросила меня улыбнуться и поцеловала на прощание в щеку. Легкий поцелуй отозвался звоном и дребезгом, будто в моей голове разбили тарелку. Затем какой-то старик окликнул маму с другого конца вестибюля, спрашивая, открыто ли кафе. Я посмотрела ей вслед, наблюдая, как она уводит его в кофейню Бишопов, жизнерадостно щебеча, как утренняя пташка.
Через крутящуюся дверь я вышла на улицу и направилась к велосипедной стойке, к которой был прицеплен всего один велосипед. Блестящую металлическую раму слегка портила – хотя Уэсли сказал бы, что наоборот украшала – полоска скотча, на которой маркером было написано слово «Данте». Понимая, что о собственной машине даже заикаться не стоит, поскольку все наши сбережения ушли на обустройство кофейни, я попросила у родителей велосипед. Моя просьба их удивила – они-то наверняка решили, что я вполне смогу добираться и на автобусе. Общественном, естественно, а не школьном, ведь Гайд Скул вряд ли потерпит, чтобы его имя красовалось на боку одного из этих чудовищных желтых громадин, да и студенты там разъезжали на всяких «Лексусах», а то и на чем-нибудь покруче. Но лично для меня автобусы – это тесные ящики, битком набитые людьми, источающими шум при малейшем прикосновении. От одной мысли я содрогнулась.
Я вытащила из сумки тренировочные штаны, натянула их под юбку, открыла замок и отцепила «Данте» от стойки. Ветер трепал навес над кофейней Бишопов. С крыши Коронадо смотрели вниз каменные горгульи, наблюдая, как я, перекинув ногу через раму, оттолкнулась от тротуара. Я почти доехала до угла здания, когда кое-что привлекло мое внимание. Вернее, кое-кто. Я остановилась и оглянулась. Мужчина лет тридцати с небольшим, загорелый, с золотистыми волосами, стоял на тротуаре напротив Коронадо и делал вид, что заинтересованно разглядывает старый отель. Он щурился от солнца и прикрывал ладонью глаза. Но могу поклясться, что он наблюдал за мной, когда я проезжала мимо. И это чувство продолжало меня преследовать, хотя он уже и не смотрел на меня.
Я остановилась на углу, притворившись, что регулирую велосипед, а сама украдкой разглядывала его, пока он не видел. Мужчина показался мне знакомым, только я никак не могла вспомнить – откуда. Может, он заходил в кофейню в мою смену? Или может, он знаком с кем-нибудь из жильцов Коронадо? А может, мы и не встречались никогда, просто у него одно из тех лиц, которые всем кажутся знакомыми. А может, мне просто нужно выспаться.
Стоило мне подумать обо всем этом, как уверенность в том, что он смотрел именно на меня исчезла. Между тем, он пересек улицу и скрылся в дверях Коронадо, даже не взглянув в мою сторону. Я тряхнула головой и поехала дальше.
Вдыхая утренний прохладный воздух, я мчалась по улицам, ветер свистел в ушах. Маршрут я наметила по карте еще вчера, а сегодня утром для верности нарисовала его на руке, но ни разу не сверилась с ним. Вокруг раскинулся огромный, залитый солнцем город, так отличавшийся от темных коридоров, к которым я привыкла. Те несколько минут, пока мимо меня проносился этот яркий мир во всем своем многообразии, я и не вспоминала об
