— Одна здесь теперь?
— Одна.
— У вас родинка на щеке смешная. Нет?
— Это не родинка.
— А что?
— Родимое пятно.
— Оно у вас формой на Англию похоже…
— Не дразнитесь. Когда пойдем к чумным?
— Не надо ходить к чумным.
— Боитесь?
— Еще как!
— Одна пойду.
— Водку пить сможете?
— После?
— И после, но главное — перед.
— А у вас виски седые.
— Это я подкрашиваю. Чтобы казаться элегантным, как английский капитан.
— Вот и неправда. Я знаю, как подкрашиваются.
— Разве так не похоже?
Сашенька остановилась и внимательно оглядела виски Исаева.
— Обманщик.
— Обманщик, — сразу же согласился он и повторил. — Обманщик.
— Максим Максимыч?
— Ау?
— Вы зачем живете в Гнилом Углу?
— Мне там нравится.
— Зачем же вы ко мне звоните, если у вас, говорят, есть японка — красивая гейша, и глаза у нее, как вишни.
— Кто это говорит?
— Секрет.
— Приходите в гости, я вам ее покажу.
Сашенька вспыхнула, отвернулась:
— Показывают вещи, Максим Максимыч.
— Тоже верно. Где будем обедать?
— Я — дома.
— Вы же обещали побыть весь день со мной.
— Вам этого очень хочется?
— Не то чтобы очень, но во всяком случае…
— Лучше вы уходите, Максим Максимыч, а то я вам тоже стану дерзости говорить, а вы старый…
— Отомстила! — улыбнулся Исаев и весело, с издевочкой посмотрел на Сашеньку. Глаза у него все в сеточке мелких морщинок. Такие морщинки у глубоких стариков бывают, а Исаев-то молодой, двадцать два ему всего, двадцать два.
ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА
Гиацинтов вызвал к себе полковника Суходольского и Пимезова, походил по кабинету, потом надолго задержался у окна — в задумчивости и грусти. Вздохнув, сказал своим помощникам:
— По моим сугубо приблизительным подсчетам, в городе осталось еще человек девятьсот из активного большевистского подполья. Это именно та масса, которая хоть и не занимает посты в партийной олигархической системе, но тем не менее определяет успех или провал революций и баррикад. Мы не можем чувствовать себя победителями до тех пор, пока эти люди не выявлены и не ликвидированы. Для этого мы осуществим первый этап акции «Золотая рыбка». Прошу вас подготовить мне проектик скорбной заметки.
План Гиацинтова был точен. В газете должно было появиться объявление о выдаче тела большевистского лидера Васильева, скоропостижно скончавшегося в тюрьме «от сердечного приступа». Во-первых, оставшиеся на свободе подпольщики не поверят в «сердечный приступ». Всем им известно, как допрашивают у Гиацинтова. Во-вторых, люди полковника сегодня же умело распространят версию о том, как зверски пытали Васильева, причем версия эта будет распространена через секретных сотрудников контрразведки именно в рабочих районах. А поскольку руководство, основное ядро ревкома, арестовано, среди оставшихся на свободе рядовых членов партии возобладают эмоции, а не рассудок, и они, бесспорно, организуют торжественные похороны своему товарищу. Этого и ждет Гиацинтов. Как только похоронная процессия тронется по городу к Эгершельдскому кладбищу, там, вокруг церковной ограды, уже будут стянуты войска «для обеспечения порядка». А чтобы порядок нарушить, два агента выстрелят в солдатские спины: самая обычная провокация. Солдаты ответят. Толпа — на прорыв, это уж понятное дело. Вот и начнется настоящая пальба. Человек триста положат на могилки, а остальные притихнут. Вот только тогда можно будет считать тыл хоть в какой-то степени обеспеченным на ближайшие месяцы: наступление на красных не за горами.
И назавтра в редакцию ванюшинской газеты пришел маленький, пыльный, неприметный человек. Он передал в отдел объявление: «Скорбный листок», извещающий всех родных, близких и друзей «коммунистического лидера» Васильева о его кончине, наступившей во время прогулки в здании контрразведки, на Полтавской, 3.
— Вы, пожалуйста, на первую страничку поместите, — попросил пыльный, неприметный человек, назвавший себя дальним родственником жены умершего, — чтобы все прочитали про наше горе.
Под стопку бумаги осторожно кладется пять долларов. Заведующий отделом величественным жестом спрятал деньги в жилетный карманчик, заметив:
— Вы неуч в нашем деле. Если я помещу ваше объявление на первой полосе, значит, я взяточник и недобросовестный человек. На первой полосе самый залежалый товар рекламируется, самые скучные новости подаются. А вот четвертую полоску, да еще петитом, но под заголовочком: «Не месть, а кара», или: «Она его настигла на допросе» — прочтет весь город.
— Нет, вы про то, что он на допросе, того… Вы не надо, это ни к чему…
— Так что же вы предлагаете?!
— Что вы, что вы! Я ничего. Это вы очень заманчиво-с предложили: «Она его настигла». Только без упоминания, что, мол, на допросе.
— А вы чего боитесь? Пусть жандармы боятся, а вы родственник, вам как раз на этом поиграть. Нам — реклама, вам — соболезнование.
Человек сделал быстрые глотательные движения, мучительно соображая, как поступить.
— И потом, — продолжал заведующий, — что значит «она его настигла»? Если жена настигла мужа с любовницей, так это в наши дни никого не поразит. А если муж настиг ее с другим, так это даже занятно, что она, стервь, врать будет. Наверняка станет убеждать, что он ее изнасиловал.
— Это точно, — вздохнул человек, — все бабы суки. Так, значится, какой будет заголовочек?
— «Загубили, суки, загубили!»
— А кто кого изволил загубить-с? Не получится ли петрушка с морковкой?
— Что вы такой пришибленный? Словно боитесь чего. У вас-то свои предложения есть?
— У меня своих предложений нет. Я бы попросил вас подождать, мы с родственниками посоветуемся.
— Тогда в завтрашний номер не пойдет.
— Нет, в завтрашний надо обязательно чтоб попало, а то уж он сколько лежит…
— Кто?
— Нет, никто, это так у меня что-то от горя отдельные слова вылетают. Давайте напишем просто и со скорбью: «Прощай, дорогой».
— Ладно, — согласился заведующий. — Напишем.
После ухода посетителя заврекламой снял внутренний телефон и начал диктовать:
— Василь Василич, пошла шапочка: «Загубили, суки, загубили!» Первая фраза крупно: «От тюрьмы, как и от сумы, никуда не спрячешься, разве что только в новый ресторанчик при магазине Юлия Бриннера». Бриннер просил прорекламировать — деньги уже перевел. А дальше валяй про помершего большевика. Обнимаю тебя.
ПРИМОРСКИЙ РЕСТОРАН «РЖАВЫЙ ЯКОРЬ». НОЧЬ
На веранде, уходившей тонкой стрелой в залив, сидели Исаев и жокей Аполлинарий, которого все зовут Аполлинэр, а близкие друзья — Ляля. Он размазывал пьяные слезы по щекам, часто икал. Говорил невнятные странности, глотая шипящие согласные, — ничего разобрать невозможно. Потом он уронил голову на грудь — резко как актер при выходе на поклон, подался вперед и всхрапнул — Ляля засыпает мгновенно.
